Не за горами был конец его каторжной профессорской службы, к нему следовало готовиться. В июне университет погасил долг за жилье, накопившийся за три года аренды квартиры в Павии, где Вольта жил со Скарпой. В июле удалось добиться для Конфильяччи дополнительно 500 лир в год на метеорологическую обсерваторию. Из дома писала Тереза: волнуется, мучают какие-то предчувствия, хотя ничего нового нет. «Прочитал твое письмо и огорчился, — отвечал Вольта. — Радует только, что нет новостей, это уже хорошая новость. У нас тут в Павии 23 градуса, ночью 17, утром 20. Жары нет, но хочу в Комо».
Свершилось долгожданное событие: Луиджи и Занино 6 августа получили дипломы с отличием! Кожаные папки, латинские буквы — красота! Отец сразу послал в Комо гонца: пусть слуга Виченцо обрадует мать, через неделю усядемся за праздничный стол, с нами приедут Гульярди и Конфильяччи.
После семейного банкета из Комо в правительство полетели депеши: следует воздать должное Конфильяччи, он тянет воз и за Бруначчи, и за меня, надо бы дать ему 1151 лиру в год. Не забудьте, еще через месяц напоминает канцелярии добросовестный декан из Комо, что курс общего естествознания непременно следует расчленить на химию, физику, теплоту, теорию с фундаментальными принципами и описанием молекулярных притяжений (!).
Конфильяччи был бы рад сменить Вольту, но старика все же оставили деканом, правда, предоставив ему право бывать дома почаще. Все оставалось по-прежнему, ярмо ненамного стало легче. В ноябре опять про латынь, ее надо в курсе усиливать, вот почему «Руководство по теоретической и практической философии» Сальвиоли признано предпочтительней итальянской «Логики» Соаве.
Плохие новости не задерживаются: только вспоминал Бруньятелли, а его уже нет, всего пятьдесят семь! А ты, Конфильяччи, напутствовал Вольта из дачного дома в Лаззате своего помощника, был бы хорошим ректором и будешь им непременно. Впрочем, с теми, кому покровительствовал Вольта, что-то не ладилось, в Милане приходилось расхваливать аббата слишком сильно, когда переправлял в центр деканские отчеты.
Умилил Катеначчи, прислав новенькое издание «Поэзии и прозы» Мартиньоли (уж пять лет, как нет на свете старого друга!) и надписав дарственную: «Искусство антики, твоя стрела дрожит, когда ты целишься в недревние предметы!» Ах, негодник, знает, что Вольта пятится по жизни, уставясь в идеальное прошлое!
А в целом год выдался спокойным. Тициановский университет издал стихи молодого Вольты. Дюлонг и Пти поставили интересный опыт с тепловым расширением ртути, с двумя термометрами и двумя уровнями, надо вводить в курс как классику. В Аахене собрался конгресс стран-победительниц, решили вывести войска из Франции: она уже выплатила контрибуцию и может войти пятой страной в коалицию. Наполеон еще жив, но память о нем почти умерла. Вот и Монж 8 июля преставился, хорошо, что еще не казнили за прегрешения, всем уже осточертела кровь. К старости «барон устьев Нила» обезумел, много волновался на своем веку. Итальянцы не любили этого морского министра, Бонапартова друга, участника походов в Египет и Сирию. Во исполнение приказов Директории именно Монжу пришлось обозами вывозить из Италии 500 ящиков с картинами и скульптурами, создавать и ровно через девять месяцев уничтожать Римскую республику, вводить нудную систему департаментов, советов, выборов по французскому типу, отдавать страну нерадивым марионеткам, пяти консулам и десятку министров. Как было не смеяться, глядя на тщетные потуги увлечь итальянцев «Марсельезой» и переводами Корнеля, Мольера, Расина.
В 1818 году произошло еще одно историческое событие, о нем никто не знал, однако в XX веке мир потрясут радикальные переустройства: в Трире родился мальчик по имени Карл Маркс…
1819. Россия вспомнила!Год начался с денежных неурядиц. Примета плохая, но куда денешься. Еще в декабре между Павией и Ровиго началась переписка: недоплатили, взывал Вольта, не может быть, отвечал монсеньор Молин, расписки в порядке. В январе противостояние продолжалось: ваш долг 1400 с лишним, уведомлял экс-сенатор, а казначей епископата Адрии вдруг замолчал, неужто умер?
Зато деканские дела кипели по-прежнему: учебник Савиоле никак не мог перевесить книжонку Соаве, верхи требовали все новых обоснований; Вольта упорно проталкивал Конфильяччи в ректоры, пользуясь любым поводом, на этот раз потребностью создать школу инженеров, архитекторов и землемеров. Опять что-то не срабатывало, кто-то невидимо притормаживал иезуитов.
29 марта неожиданное послание из Петербурга: секретарь Грассман составил диплом почетного члена тамошней Академии. Неплохо, но поздновато, отчего-то по-немецки, хотя, впрочем, и там, и здесь правят германцы, даже в жилах Александра I текла немецкая кровь, к тому же он возглавлял, тевтонский, по существу, Священный союз. В Санкт-Петербургской Академии непременными секретарями служили Гольбах, Шумахер, Эйлер-сын, сейчас все еще тот самый Фусс, но кто такой Грассман Г.В.? Опять же, если нельзя по-итальянски, то почему бы не на латыни. Или пусть по-русски — хоть и не уразумел бы ни слова, но не раздражало бы так, как угловатые росчерки готического шрифта.
В апреле Вольта все еще сидел в Павии: то конкурсы, то неприятная новость о смерти Молина, пришлось отправлять студентов Бобби и Панелли на стажировку в Австрию, кем-то надо заменить умершего брешианца Виченцо Розу в музее зоологии. Еще в 1787 году Розу рекомендовал Фирмиану сам Вольта…
В августе — сентябре декану удалось выкроить немного времени и побывать дома. Линусьо прислал свою новую книгу «Зоорефлексы», Вольта похвалил, добавив «…мне почти семдесят пять. Осень, отдыхаю, почти месяц, как вернулся в Комо». В сентябре Марцари из Тревизо поздравил с избранием в свою Академию и, взбодренный почестью, декан с новой страстью взялся за работу. А в Вене траур — умер престарелый Вилзек.
В Англии было не лучше. В августе под Манчестером власти разогнали массовый митинг рабочих, через три дня после этого скончался великий Уатт, якобы потрясенный «побоищем при Ватерлоо», как назвали этот эпизод склонные к хлестким словечкам газетчики.
Самым надежным занятием, как всегда, оказывалась наука, она уверенно шла вперед. То Френель интерферировал свет двойной призмой, то Дюлонг и Пти провозгласили любопытный закон: чем тяжелей вещество, тем меньше его удельная теплоемкость. В Лондоне вышла уже третья по счету книжка Альдини: вначале одна за другой в Париже появились труды во славу гальванизма, теперь же речь шла о медицинских задачах электричества, «главным образом о поддержании жизни».
Альдини славился умом и добротой. В итальянский Институт его ввели одним из первых, он знал французский и английский одинаково хорошо, все состояние потратил на любимое детище — созданную им для рабочих физико-химическую школу. Его любили, простой народ души не чаял в «отце-просветителе», студенты Болонского университета обожали заведующего кафедрой физики и химии.
А год как начался, так и кончался деньгами: в ноябре пришлось срочно отдавать семье Мартиньоли долг в 4000 лир…
1820. И грянули бури.Ну и потрясения! Такое же впечатление осталось с детства, когда спрятался в выемке скалы у озера, а вокруг хлестал ливень, в воду били молнии, гремел гром.
7 марта восстал Мадрид. Через несколько дней Фердинанд IV восстановил наполеоновскую конституцию 12-го года, освободил узников из тюрем и набрал в правительство умеренных либералов. Испанских Бурбонов били, а Вольте приходилось верно служить австрийским Габсбургам. Как декан он составлял для Милана подробные досье на свою профессуру: Даддо, Галли, Савиоли, Бордони, Фьючи и Конфильяччи. Потом еще на аспирантов, претендующих на вакансии в университете и лицее Брешии, в том числе на Золу, Манцини, Зантедески и молодого Бруньятелли.