Вольтер

А. Акимова ВОЛЬТЕР

*

M., «Молодая гвардия», 1970

Благодарно посвящаю эту книгу памяти Владимира Сергеевича Люблинского, так много сделавшего для советской вольтерианы.

Автор

Часть I

ГЛАВА 1 КЕМ ОН БУДЕТ, ИЛИ ДВА ВЕКА

Если бы отец мог предвидеть, что литература не помешает, но поможет его младшему сыну приобрести огромное состояние, стать самым знаменитым человеком Европы, некоронованным королем, а сын — что юриспруденция заслужит ему как адвокату справедливости не меньшую признательность современников и потомков, конфликта между королевским советником, казначеем и сборщиком пеней Счетной палаты метром Франсуа Аруэ и Франсуа Мари Аруэ могло бы не произойти.

Но недаром Бальзак устами Кинола заметил: «Если» — это те лошади, на которых изобретателя везут на кладбище». Ни отец, ни сын Аруэ не предвидели, и литература и юриспруденция враждовали. Враждовали не только они.

1711-й Коллеж Луи ле Гран окончен. Отец определил Франсуа Мари, как тот ни сопротивлялся, в школу правоведения. Еще раньше, в 1706-м, крестный и воспитатель, аббат-либертен, вольнодумец Франсуа де Кастанье Шатонеф ввел мальчика в общество «Тампль». Какое забавное чередование! Всю неделю его обучали святой вере отцы иезуиты. По воскресеньям он брал уроки безбожья, причем тоже преимущественно у духовных лиц. Теперь же Аруэ-младший — полноправный член общества или кружка.

Название двузначно. «Тампль» по-французски — «храм». И это действительно храм — поэзии, хорошего вкуса, вольнодумства. Но «Тампль» — это и название парижского дворца опального вельможи, храброго полководца, генерал-лейтенанта, герцога Филиппа Бурбона де Вандома, внука Генриха IV и его окутанной легендами, как и сам король, возлюбленной, Габриель д’Эстре. До начала XVIII века, подобно своим предкам, Вандом был и верховным приором ордена Мальта. Орден собирался в Тампле.

Франсуа Мари был представлен герцогу еще воспитанником лицея. Но познакомился с хозяином Тампля только в 1715-м, после смерти короля-солнца. Герцог был в ссылке. Но дух Вандома, верховного приора либертинажа конца царствования Людовика XIV, витал во дворце, где собирались на свои знаменитые ужины члены кружка.

Либертинаж — от французского слова «liberté» — «свобода» — зародился много раньше. Аристократическое свободомыслие прошло через весь XVII век. Карл Маркс не раз называл его мостом от «века Людовика XIV» к «веку Вольтера», чего сам будущий Вольтер, конечно, тогда знать не мог.

Примечательно, что и слово «либертинаж» тоже сразу приобрело двойное значение — и «свободомыслие» и «распущенность». Двузначность носила полемический, враждебный характер. Противники либертенов утверждали — тот, кто позволял себе отступать от религиозной догмы и авторитарной морали, делал это лишь для того, чтобы сбросить всякую нравственную узду. Реакционеры намеренно смешивали вольнодумство с «озорным безбожием» некоторых молодых аристократов, уже в начале XVII столетия откровенно кощунствовавших по отношению к религии и столь же откровенно предававшихся пороку. На самом деле «озорное безбожие» не имело ничего общего с подлинным философским либертинажем, наследующим вольнодумству Возрождения. Либертены опирались на Монтеня. Их «евангелием» был трактат ученика этого философа Шарона «О мудрости», написанный около 1615 года.

Философские воззрения либертенов балансировали между пантеизмом, деизмом и атеизмом; последним, правда, реже всего. Вслед за Монтенем и Шароном либертены сводили философию с небес на землю, отделяя ее от теологии и заменяя бога человеком. Нормой человеческого поведения они объявили следование природе, а законы природы отождествляли с мировым разумом и справедливостью. Это восходило к гуманизму Ренессанса, его культу жизни, земных наслаждений и имело корни, еще более глубокие, в учении античного философа-материалиста Эпикура. Не случайно либертена уже начала следующего столетия, учителя Франсуа Мари, поэта Шолье называли «Анакреоном «Тампля», имея в виду его близость к эпикурейской лирике греческого певца наслаждения, чье имя стало нарицательным.

Эпикуреизм, понимаемый возвышенно, а не вульгарно, объединял наслаждение с добродетелью, трактовал его как уважение человека к себе, способность подняться над превратностями судьбы.

Именно такой эпикуреизм воспринял будущий Вольтер от старших членов «Тампля». А к либертенам эпикуреизм перешел от плеяды философов Возрождения, не Только французского, но и итальянского, английского… От Монтеня — непосредственно и через Шарона… Но и от Лоренцо Валла, Веспуччи, Томаса Мора…

Нельзя хотя бы не упомянуть и о французском философе-материалисте Гассенди, неутомимом противнике философии схоластической. Он шел дальше Декарта, чья слава в веках много громче. Декарт воевал со схоластикой, противопоставляя ей разум, Гассенди — опытное знание. «Чувства, — провозглашал он, — никогда не обманывают». Поэтому всякое суждение разума должно опираться на показания чувств. Декарт отделял мысль от материи. Гассенди критиковал его дуалистическую метафизику и вслед за философами древности Эпикуром и Лукрецием считал — в основе всего лежит материя.

Что же касается свободомыслия «Тампля», оно было взращено не одним эпикуреизмом либертенов XVII столетия, но и скептицизмом Пьера Бейля, автора «Исторического и критического словаря», где автор подверг разрушительному сомнению все религии и религию как таковую, не делая выводов сам, но подводя к ним читателя. Просто поразительно, как один человек мог написать такой колоссальный труд! (Издание 1820 года состоит из 20 томов.) Теперь и мы получили впервые возможность прочесть его «Словарь» на русском языке, хотя и не полностью.

Скептиком был и Монтень.

Но, может быть, самое важное не происхождение взглядов «Тампля», а то, что его эпикурейская, анакреоническая лирика, знаменитые ужины и вольнодумные разговоры служили открытым вызовом официальному ханжеству и мракобесию двора престарелого Людовика XIV.

Немало нагрешив за свою долгую жизнь, король-солнце к концу царствования подпал под полное влияние религиозной и чопорной Ментенон. Недаром, тяготясь из-за своей набожности незаконной, греховной связью даже с его величеством, мадам не захотела довольствоваться положением первой официальной фаворитки, как довольствовались не только скромная Лавальер, но и властная Монтеспан. Вероятно, по настоянию Ментенон Людовик с ней обвенчался, хотя и тайно. Ей помогло, конечно, и то, что король к этому времени овдовел. Мадам же овдовела давно. Ее муж, писатель Скаррон, автор «Комического романа», был калекой. Это давало современникам основание думать: хотя и воспитанная в строгих правилах, маркиза Франсуаза д’Обинье вступила в брак больше для его друзей. Прошлое этой святоши тоже отнюдь нельзя было считать безгрешным.

Не случайно короля и Ментенон венчал духовник его величества, иезуит Ла Шез, глубокой ночью совершив тайную мессу в одном из кабинетов Версаля. Так же не случайно мадам добилась, чтобы преемником престарелого Ла Шеза был избран иезуит из иезуитов, отец Телье, чье влияние на Людовика XIV оказалось наиболее пагубным.

Сейчас же вернемся к королеве из королев, прозванной современниками Султаншей. Выбор короля на этот раз многим показался странным. Уже к началу их сближения Ментенон была достаточно пожилой женщиной, на три или на четыре года старше самого Людовика. Несмотря на аристократическое происхождение, мадам так долго занимала положение настолько скромное, что его можно назвать даже униженным… Это не меньше заставляло удивляться неожиданному возвышению вдовы Скаррона. Нашлись при «большом», то есть королевском, дворе и злые языки, говорившие — на самом деле мадам якобы лишь сводила его величество с более молодыми и привлекательными женщинами.