«Другой причиной нашей бедности, — объясняет старик, прозрачная маска Вольтера, — являются наши новые потребности». Не впервые автор издевается над мнимыми преимуществами открытия Америки. Но сейчас делает это, вооруженный точными экономическими данными: «Надо уплатить соседям четыре миллиона за один товар и пять или шесть за другой. Зато мы имеем возможность насыпать себе в нос вонючего порошка, привезенного из Америки. Кофе, чай, шоколад, кошениль, индиго и пряности обходятся нам в шестьдесят с лишним миллионов в год». И опять вспоминаются времена Генриха IV: Вольтер верен идеальному королю, так же как недовольству отменой его Нантского эдикта.
Называется еще и пятнадцатимиллионная рента, выплачиваемая иностранцам вследствие задолженности парижского городского управления, между тем как Генрих IV, вступив на престол, благоразумно уплатил долг всего в два миллиона… Огромные затраты на внешние войны…
«Вот некоторые причины нашей бедности. Мы прикрываем ее всякой мишурой и штучками модисток; мы бедны, но имеем вкус. У нас есть очень богатые банкиры, предприниматели, купцы… но население отнюдь не богато».
И вот на этом фоне — положение человека с сорока экю (ста двадцатью франками или ливрами) годового дохода. Ничтожность этой суммы подчеркивает авторское примечание к рассуждениям старика: подсчет мадам де Ментенон расходов своего брата и его жены за 1680 год, в Париже — сорок тысяч франков ежегодно, тогда как при Генрихе IV им было бы достаточно шести тысяч. (Со времен мадам расходы аристократов не уменьшились, но увеличились.)
Пародируя любимое выражение Ле Франка де Помпиньяна «Весь мир должен знать», Вольтер начинает первую главу «Разорение человека с сорока экю» так: «Я счастлив оповестить весь мир, что у меня есть земля, которая приносила бы мне сорок экю; если бы не налог».
После жалоб на то, что из-за прежних эдиктов совладельцем его земли являлась законодательная ц исполнительная власть, опирающаяся на божественное право (взято из книги де Ла Ривьера), и он должен был отдавать этой власти не меньше половины того, что имел, осеняя себя лишь крестным знамением перед огромными размерами ее желудка, бедняк горько сетует на еще увеличившееся налоговое бремя. Только искусство плести корзины, что знает месье генеральный контролер, позволило человеку с сорока экю платить двенадцать франков. «Как же я теперь смогу дать королю двадцать экю?»
Не без основания Крамер боялся выпускать, вероятно, самую крамольную из книг Вольтера, хотя, конечно, и без имени автора. Пусть приказ об аресте всемирно прославленного «фернейского патриарха» не решились провести в действие. Но эту его книгу сожгли по приказу Парижского парламента 24 сентября 1768 года так же торжественно, как тридцать четыре года тому назад «Философические письма». Мало того, злоба врагов была вымещена еще на трех несчастных продавцах «Человека с сорока экю». Их на три дня пригвоздили к позорному столбу, заклеймили как государственных преступников и сослали на галеры.
Власти имели основание так рассердиться.
Вольтер на этот раз ничего не преувеличивает и не остраняет. Да это и не требуется. Ничто не может быть красноречивее приведенных им фактов. «Армия олухов под командой шестидесяти генералов», как называет их герой, то есть сборщики податей с генеральными откупщиками во главе, действительно совершенно разоряла земледельцев, еще и вмешиваясь в их повседневный обиход. На крестьян обрушивались, помимо непосильных прямых налогов — земельного, подушного, подоходного, дорожного и прочих, еще и тьма косвенных. Не случайно Вольтер так боролся с обязательной для жителей Женского округа покупкой соли. Теперь он защищал не одних своих земляков. Каждый француз, начиная с семи лет, должен был покупать у государства по дорогой цене не менее семи фунтов соли ежегодно. Причем имел право расходовать ее только на повседневную еду, но не на запасы. Если крестьянин, не досолив похлебки, часть этой соли употреблял на засолку окорока, с него взимался штраф. Так же следили за тем, что он пил, курил, ел, при взимании питейного, табачного и других налогов.
Таким образом удовлетворялись непомерные аппетиты привилегированных сословий, свободных от налогов. А еще десятины в пользу духовенства и помещиков! «Боюсь, что, если все подсчитать, у меня при прежней системе по кусочкам отнимали три четверти моих средств», — говорит человек с сорока экю. А физиократы хотели еще увеличить несомое им бремя, утверждая, что «налогом нужно облагать только землю, потому что все происходит от земли, даже дождь, и поэтому только продукты земли подлежат обложению».
Чудовищная несправедливость и бессмысленность уже действующего порядка, которые хотят еще увеличить, наглядно явствует из маленького эпизода. Человека с сорока экю посадили в тюрьму, так как во время последней войны, «которую мы вели, не знаю из-за чего… и только слышал, что в ней мы ничего выиграть не можем, а потерять можем много», сборщик податей потребовал с бедняги три меры зерна и мешок бобов, стоимостью в двадцать экю, чтобы эту войну поддержать, а у него не было ни хлеба, ни бобов, ни денег. Когда он вышел из тюрьмы — кости да кожа! — тут же встретил толстого господина, в карете, запряженной шестеркой лошадей, которого знавал, когда тот был беднее его самого. Но зато теперь месье имел ренту в четыреста тысяч ливров.
«Значит, вы платите двести тысяч государству, — сказал я (человек с сорока экю. — А. А.), чтобы оно могло вести войну, столь выгодную для вас. Вот я, имея ровным счетом сто двадцать ливров, плачу половину».
Но богач не платил ничего и считал, что не он должен государству, а, напротив, государство должно ему. Ведь он получил наследство от дядюшки, заработавшего восемь миллионов в Кадиксе и Сурате, и владел не землей, а лишь средствами обмена — серебряными и бумажными деньгами.
В четвертой главе Вольтер клеймит собравшихся в приемной генерального контролера — грабящих народ тунеядцев монахов и весьма прозрачно агитирует за секуляризацию церковных имуществ. Он посягает и на само божественное право, узаконивающее беззаконие.
Не забывает автор и французского уголовного судопроизводства, требует его реформы, сражаясь за веротерпимость, напоминает о процессах Каласа, Сервена и Лабарра. Клеймит применяемые и сейчас средневековые пытки, «драконовы законы»… Не упускает случая напасть на прямо названного Фрерона.
Есть в книге и слабости. Экскурс в естествознание не на высоте науки того времени, так же как в портативном «Философском словаре». Но мы прощаем это «Человеку с сорока экю». Прощаем и сухость, даже некоторую скучноватость за то, что это одна из самых тяжелых бомб, брошенных Вольтером в старый порядок. Из того, что в ней сказано, с неопровержимой доказательностью автор сделал разящий вывод: «Самое ужасное из всех зол — феодализм. Он приносит несравненно больше бед, чем гром и молния».
Как могли не сжечь такую книгу, не расправиться с теми, кто ее продавал?
А если подумать, что в защиту самых бедных, самых угнетенных выступил богач, в защиту крестьян — сеньор, помещик, заслуга Вольтера особенно велика.
Примечательно, что, по форме нисколько не напоминая «Человека с сорока экю», расцвеченная богатейшей фантазией, ориентальная сказка «Принцесса Вавилонская» была написана лишь месяцем позже, и это не случайно.
При внешнем сходстве с «Задигом», «Бабуком», «Микромегасом», по фантастичности, костюмировке, путешествиям героев, авантюрному сюжету на самом деле она коренным образом от них отличается и продолжает предшествующий ей публицистический очерк. Сказка эта не философская, а социально-политическая.
Она включает в себя и критику старого порядка. За царством Вавилонским легко угадывается Франция Людовика XV. Кроме того, так как принцесса Формозанта и ее возлюбленный гоняются друг за другом по всему свету, страна галлов показана и более прозрачно зашифрованная.
Но главное направление «Принцессы Вавилонской» иное, чем «Человек с сорока экю». Для «фернейского патриарха» это время больших надежд, опирающихся на международные перемены. Две главные католические династии — Бурбоны в Габсбурги — кажутся ему захваченными Просвещением. Вероятно, он преувеличивает влияние просвещенных венских министров и прогрессивность самого Иосифа II. И то же видится Вольтеру в Париже, Неаполе, Мадриде, Лиссабоне. Он придает большое значение делу министров Пармы, связанному с конфликтом между Бурбонами и Римом. Папа противостоит просвещенному деспотизму и поэтому предает анафеме дона Фернандо Пармского и его правительство. Дом Бурбонов, царствующий в ряде стран Европы, образует единый фронт против папизма. Людовик XV занимает Авиньон, отколовшись от Рима и отказываясь подчиняться папе римскому, до тех пор владыке всей католической церкви. Король Неаполя, король испанский тоже утверждают независимость короны от папской власти. Вольтер доволен тем, что католичество раздробилось, и надеется — это сулит торжество Просвещения. Верит, что пришел момент переворота, во главе которого станут философы.