Но сколько для этого еще надо сделать! Несмотря на большой успех книги Беккариа «О преступлениях и наказаниях», французское правосудие, точнее, беззаконие — осталось неизменным. В «Принцессе Вавилонской», отразившей надежды Вольтера, отражено и это. Фанатики продолжают причинять зло, иезуиты, хотя их орден и запрещен, не унимаются. Автор обвиняет французов в ветрености: «Они всегда готовы превратить трагедию в фарс». Но еще больше — в том, что там пользуются огромным влиянием «банды мрачных фанатиков, отчасти невежд, отчасти плутов, которые одним своим видом нагоняют уныние… Какая-нибудь шалость молодого человека наказывается ими как отравление или отцеубийство…» — явный намек на казнь кавалера де Лабарра.
Но далеко не благополучно и в других странах. Трезвому реализму Вольтера не мешают ни сказочная форма, ни преувеличенные надежды. Хотя Амазан и восхищается в Англии свободными конституционными учреждениями, свободный сын Альбиона невозмутимо сидит в опрокинутой карете и беседует с интервалами по четверть часа.
В политически раздробленной Германии Формозанта встречает на каждом шагу, «князей, фрейлин и нищих». Несмотря на перемены, происшедшие в «черной» Испании, принцессу принимают за колдунью и едва не сжигают на костре. Естественно, что особенно достается Италии. Амазан поражен папскими трактатами и всеобщим раболепством перед «старцем с семи холмов, которому подобострастно лобызают туфлю, точно щека у него на ноге», — снова остранение.
Повторяя свои любимые мысли, Вольтер славит императора китайского за изгнание иезуитов, проповедующих религиозную нетерпимость, и хвалит протестантскую Германию, где «благодаря прогрессу разума и философии уничтожен навеки нелепый обычай хоронить заживо людей в кельях и навязывать им противоестественный обет безбрачия».
Не нужно преувеличивать, как это часто делают, значение того, что в 18-й главе, о пребывании Формозанты в стране киммерийцев, то есть России, автор неистощим в похвалах Екатерине II. Сказка сочинялась, когда «фернейский патриарх» оживленно переписывался с «Северной Семирамидой», и она так же воплощала его надежды на просвещенных монархов. Действительно, в «Принцессе Вавилонской» мы читаем, что императрица киммерийцев «…лучшая законодательница, чем Изида у египтян, Церера у греков», под ее мудрой эгидой дикая страна скифов превратилась в государство, где процветают «искусства, великолепие, слава», она «посылает войска не для кровопролитных войн, как другие монархи», а для того, чтобы «устанавливать мир… ее знамена — «знамена общественной солидарности», и главная заслуга императрицы — «первейший из ее законов — терпимость по отношению ко всем религиям».
Но если вчитаться в то, что Вольтер писал о Екатерине II другим корреспондентам, то есть действительно думал, мы увидим — не так велики были его иллюзии. Ее мнимые заслуги служили для него лишь средством пропаганды. Прав Гэй, говоря, что Вольтер не проявлял такой наивности в отношении Екатерины II, как Дидро. «Для Вольтера, — пишет исследователь, — Екатерина II никогда не была главной его привязанностью, и вовсе не так сильно было его увлечение русской императрицей». Надо сделать, конечно, поправку на то, что Вольтер лично не пострадал от ее деспотизма, как от деспотизма Фридриха II, и у него не было такой исчерпывающей информации о далекой стране, владычица которой искусно притворялась его ученицей.
В «Принцессе Вавилонской» не меньшие восторги отданы стране сарматов — Польше, имеющей шансы быть управляемой королем-философом, и свободе, обещанной Швеции наследным принцем.
Просвещенный абсолютизм для Вольтера, как бы мы выразились, — программа-минимум. Но в сказке есть и знаменитое сравнение царей с пастухами, ибо они «стригут свое стадо догола», между тем как настоящие пастухи, «покрытые рубищем, стригут овец, одетых несравненно лучше, чем они сами, изнемогают под бременем нищеты и отдают сборщику податей половину своего скудного заработка, полученного от господ», — явная перекличка с «Человеком с сорока экю». Если воспеть Екатерину II, кронпринца шведского Густава, Станислава Понятовского — надеется автор, — может быть, удастся достигнуть уже сейчас, чтобы стадо стриглось не догола и пастухи были бы одеты не хуже овец. Но еще лучше, если кончится власть оракулов или магов над царями и цари совсем не будут стричь свое стадо!
Думается, именно потому, что была угадана последняя, затаенная и самая важная мысль Вольтера, «Принцессу Вавилонскую» издали у нас в первые годы Советской власти, в малой серии горьковской «Всемирной литературы», созданной для того, чтобы вернуть народу украденные у него старым строем сокровища мировой культуры. Слишком недавно еще русский царь, помещики, капиталисты стригли крестьянство и рабочий класс!
И на «Принцессе Вавилонской» Вольтер не иссяк как рассказчик. Много повестей, сказок, притч было написано до нее, немало — после.
ГЛАВА 4
«КОНТРАБАНДА — ЭТО Я САМ»
Как ни поглощен Вольтер жизнью в Ферне, он не хочет умереть, не увидев последний раз Парижа. При Людовике XV, была ли главной фавориткой короля маркиза де Помпадур или мадам Дюбарри, и помыслить не о возвращении, но о посещении французской столицы было нельзя. Людовик XVI, хотя и распорядился в 1774-м конфисковать после смерти Вольтера и предоставить на высочайший просмотр все опасные книги и сочинения «фернейского патриарха», если тот появится в Париже, в 1778-м, можно рассчитывать, преследовать его не станет. Комеди франсез собирается поставить последнюю трагедию своего любимого автора — «Ирину». Вольтер заблуждается, считая ее своим лучшим драматическим произведением. Он жаждет не только увидеть «Ирину» на знаменитой сцене, но и, как в былые времена, принять участие в самой постановке. Мадам Дени всячески подстрекает дядю к поездке, нимало не задумываясь, что в восемьдесят четыре года, при его совсем ослабевшем здоровье, это путешествие может оказаться для великого человека последним.
Решение принято. 4 февраля 1778 года Вольтер, сопровождаемый Ваньером, камердинером и слугой, покидает Ферне. (Мадам Дени уехала на два дня раньше.) Он обещает жителям села через несколько недель вернуться. «Колония во мне нуждается», — мы уже знаем, что эта мысль с ним неразлучна.
Поездка сопровождается триумфами, превосходящими все предыдущие. Знаменит ответ Вольтера таможенникам на границе на традиционный вопрос, не везет ли он какой-нибудь контрабанды: «Единственный контрабандный товар — это я», или: «Контрабанда — это я сам».
На шестой день путешествия Вольтер приезжает в Париж в самом превосходном расположении духа.
По чудесному совпадению он поселился в том же самом доме на улице Бон, где некогда — боже, как это было давно! — жил у маркизы де Берньер, написал там несколько песен «Лиги». Теперь отель принадлежит его любимой названой дочери, маркизе де Вийет.
Наконец-то Вольтер встретился со своим «ангелом-хранителем», графом д’Аржанталем, с герцогом де Ришелье! Сколько лет они лишь переписывались!
Приезд «пророка», «апостола» прямо-таки наэлектризовал Париж. Когда его экипаж проезжал по улицам, родители показывали на великого человека детям и вспоминали историю защиты Каласа.