Но, кроме славы писателя, философа, ученого, адвоката справедливости, внимание публики привлекала и странность вида Вольтера… Красный, окаймленный горностаем костюм, черный ненапудренный парик с длинными локонами, тоже красная, странного фасона шляпа, отделанная мехом, как бы принадлежали давно отошедшему времени. Старомодная, взятая из Ферне громоздкая карета, синяя с серебряными звездами, тоже давала пищу острословам. Но, конечно, преобладали восхищение и преклонение.
А Версаль молчал, скрывая свое замешательство и неудовольствие. Вести, доходившие оттуда на улицу Бон, отнюдь не подтверждали ожиданий «фернейского патриарха». Мария-Антуанетта, правда, проявила интерес к запретному плоду, ей даже хотелось бы своими глазами увидеть это древо познания. Беспутный граф д’Артуа, будущий король, а тогда еще юноша, хотел бы сблизиться с прославленным вольнодумцем. Граф Прованский, напротив, подчеркивал полное свое равнодушие к приезду великого человека.
Не удивительно, что, когда Людовику XVI доложили об этом событии — именно так воспринималось появление изгнанника после почти тридцати лет отсутствия, — его величество рассеянно переспросил:
— Месье де Вольтер? Ах да, я знаю, он в Париже, и без моего разрешения…
Рассказывали, он даже приказал проверить, не дал ли его отец и предшественник прямого распоряжения о запрете Вольтеру приезжать в Париж. Подобного документа не обнаружили, и король официально никак не проявил своего отношения, к тому, чем был недоволен. Духовенство тоже пришло в движение не сразу.
О врагах можно было пока не думать, тем более что дружественно настроенные посетители и просто любопытствующие осаждали отель на улице Бон. В первый же день их набралось человек триста. Особенно долго — после длительной, хотя и менее, чем с другими, разлуки — он беседовал с д’Аламбером. Не меньше — с Дидро. Наконец-то им удалось встретиться и лично познакомиться! Академия наук и другие учреждения прислали целые депутации. Актеры Комеди франсез хотели не только повидать своего любимого и почитаемого автора, но и посоветоваться с ним о распределении ролей в «Ирине». Не преминули засвидетельствовать свое почтение композитор Глюк, английский посланник, мадам Дюбарри. Мадам дю Деффан заметила: «Весь Парнас здесь!» Хозяин по-прежнему поражал гостей остроумием, каскадом блистательных мыслей, любезностью.
Конечно, Вольтера утомляет этот беспрерывный поток. И вместе с тем он счастлив видеть вокруг себя столько почитателей, друзей и, главное, единомышленников. Генерал проводит последний смотр своей армии.
Посетил его и посланник во Франции только что созданных Соединенных Штатов Бенжамин Франклин, даже привел с собой маленького внука. Комната была полна французов. Однако хозяин адресовался к американцу по-английски. Тогда кто-то из гостей напомнил, что посланник Соединенных Штатов великолепно владеет французским языком. Вольтер на это замечание ответил:
— Я хотел показать месье Франклину, что говорю на его языке. — И тут же, адресуясь к нему самому, добавил: — Я желал бы поехать и пожить в вашей счастливой стране.
Тогда Франклин, растроганный донельзя, попросил «патриарха» благословить его внука. Вольтер торжественно возложил руки на голову коленопреклоненного мальчика и произнес: «Во имя бога и свободы!» (по другой версии: «Бог, свобода, терпимость!»).
Когда Вольтер пригласил Тюрго, теперь тот был не у дел и в опале, первое, что попытался сделать, — поцеловать руку государственного деятеля. Младший из них запротестовал. Но старший продолжал упорствовать и сказал:
— Дайте мне поцеловать руку, которая подписала спасение народа! — Затем он назвал голову Тщрго, орудие добра, золотой.
При всем том в свободное от посетителей время он продолжал работать, вносил исправления в «Ирину», начал новые трагедии.
Однако Вольтеру восемьдесят четыре года, у него слабое здоровье, он привык к совсем иному образу жизни, хотя — мы знаем — тоже мало напоминавшему отдых… Уже 12 февраля он писал из Парижа доктору Троншену», «Старый больной удивлен тем, что он жив…»
Заболев, лежа в постели, Вольтер не прекращает приема визитеров, но выполняет другое распоряжение Троншена — не ездить в театр. Только 30 марта — он посмотрит «Ирину» в Комеди франсез. В четыре часа того же дня Вольтер должен побывать на собрании в Академии наук, после чего тихонько поехать в театр.
Но как только старик вышел из дома, его восторженно встретила огромная толпа, запрудившая всю улицу Бон. Очевидно, стоило одному или двоим соседям заметить ярко-синюю с серебряными звездами карету, поданную к парадной, как распространился слух, что Вольтер оправился от болезни и сегодня выедет, чтобы, столько людей ждали появления великого человека… Слух прокатился по всему городу; и где бы ни проезжал его экипаж, парижане стояли на обоих тротуарах улиц и бурными криками восхищения приветствовали Вольтера.
Наконец карета остановилась во дворе Лувра, где должна была заседать Академия. Сессия была назначена в честь Вольтера, и что иное можно было подумать, когда две тысячи человек, едва он появился в дверях, закричали: «Виват Вольтер!», «Виват месье де Вольтер!»
Словно эхо в этот день разносило по Парижу фамилию одного человека — Вольтера. Но это был словно бы и не один человек. Одни приветствовали в нем величайшего из живых драматургов Франции и Европы, автора «Генриады». Другие неистовствовали в своем восторге, потому что он был величайшим остроумцем и рассказчиком века, создателем философских романов и повестей, несравненного «Кандида»… Третьим он был всего дороже и ближе как воплощение справедливости, неутомимый борец, защитник Каласа, Сервенов, де Лабарра…
Большой зал Академии не мог вместить всех жаждущих присутствовать на сессии. Вольтера усадили в кресло председателя. Ему были оказаны и другие почести, каких не удостаивался еще никто из ученых. Вольтер же сделал несколько замечаний по поводу нового издания Французского словаря и предложил свою помощь.
Не меньшим был его триумф и на спектакле в Комеди франсез. Автора трагедии увенчали лаврами, и его бюст, стоявший на сцене, — тоже.
Это было уже шестое представление «Ирины». И огромная толпа собралась перед театром в честь не спектакля, не пьесы, но ее автора. Снова он слышал крики: «Виват Вольтер!», видал такое же восхищенное неистовство, как на улицах, во дворе Лувра, в большом зале Академии. Давка была так велика, что тот, кого чествовали, под руку с маркизом де Вийетом едва пробился ко входу. Такое же столпотворение было внутри театра, каждый хотел увидеть прославленного старика вблизи, прикоснуться к его платью. Королева в это время была в опере, но, услышав, что происходит в Комеди франсез, хотела поехать туда. Рассказывали, ее удержала лишь записка от короля.
Вернувшись после спектакля домой, Вольтер сказал Ваньеру:
— Если б я знал, что среди публики окажется столько сумасшедших, я бы ни за что не пошел в Комедию. Слишком много набралось этих безумцев, и они хотели, чтобы я задохнулся под их розами. Вы не знаете французов (секретарь был швейцарец. — А. А.)! То же они устроили бы для Жан-Жака. Парижане отдают все свое время свисткам или аплодисментам, воздвигая и сбрасывая статуи с одинаковой легкостью.
Ирония и скепсис Вольтеру не изменили. Он не переоценивал и своих последних триумфов. Но, вероятно, когда одна женщина из публики крикнула: «Это месье Вольтер, спаситель угнетенных, защитник семей Каласа и Сервена!», он не остался равнодушным.
Сама трагедия такого успеха не заслуживала и справедливо забыта. Но никогда ни один писатель Франции подобных почестей не удостаивался. Мало кто так победно заканчивал свой жизненный путь. Беспримерным было восхищение, которое человечество, чьими представителями являлись зрители этого спектакля, последний раз выразило перед замечательным стариком, хотя и раньше ему в восторгах не отказывали.
Больше Вольтер приехать в Комеди франсез уже не мог. Незадолго до его смерти, 13 мая 1778 года, произошел только обмен письмами. В послании труппы говорилось, что она надеется еще увидеть своего автора, соберется для этого с радостью самой искренней. Актеры знают, что состояние здоровья не позволяет ему посещать театр. Позволит ли на этот раз?