Началось, однако, опять с Неприятностей. Уже в 1716-м, если не в 1715-м, Аруэ-младшии был заподозрен в сочинении сатир на регента. Одну из них — латинское стихотворение «Царствующий ребенок» (название прозрачно: Людовику XV было пять или шесть лет) — он действительно написал. Это известно из доноса бравого офицера де Берегара, подосланного полицией, которому Признался в своем авторстве сам Франсуа Мари Аруэ. То, что стихотворение полно непримиримой критики старого порядка, говорит о бесчисленных бедствиях французского народа, простили бы. Но молодой поэт весьма недвусмысленно обличал и пороки регента.
Первая расправа за дерзость не заставила себя ждать. Вопреки распространенной точке зрения, что Франсуа Мари сам бежал из Парижа на Луару, к герцогу де Сюлли, документы и письма говорят другое. 7 июня 1716 года регент отдал письменный приказ выслать Аруэ-сына в Тюль. Но Аруэ-сын забил такую тревогу: «куда это собираются его выслать?», «есть ли в Тюле герцогини, на каком языке там говорят?» — что отец пожалел его (несмотря на все угрозы, родительское сердце не камень) и добился замены Тюля замком Сюлли на Луаре (Сюлли сюр Луар).
Франсуа Мари должной благодарности к отцу не питал. К черту семью! В этом замке он будет жить у друга, герцога де Сюлли, которого, кстати, больше помнили как кавалера де Сюлли. (Герцогом сделала его недавно смерть старшего брата.) Франсуа Мари знал его еще по «Тамплю». Он был племянником легкомысленного аббата де Сервьена. У Сюлли говорили на хорошем французском языке, не то что в Тюле, и, прямо скажем, эта ссылка не должна была быть так уж тяжела. Герцог не женат. В замке постоянный галантный праздник. Чего Франсуа Мари мог еще желать? Здесь построили и театр. Страстный театрал, Аруэ всех привел на сцену. Интриги завязывались в пьесах, которые тут ставились, но продолжались и развязывались под тенью деревьев парка и в альковах. Из этого восхитительного мирка Франсуа Мари пишет стихами и прозой друзьям по «Тамплю». Увы, некоторых членов кружка нет уже в живых. Маркиз Ла Фар умер в 1712-м, аббат Сервьен — в 1716-м.
Но недаром Франсуа Мари рожден таким непоседой. Пройдет не так много времени, и он уже будет писать регенту, добиваясь разрешения вернуться в Париж. Он не может больше прозябать в Сюлли сюр Луар. «Я не создан, чтобы долго жить в одном месте». Это правда. Он менял кресло десять раз за один вечер и сто раз резиденции за одну жизнь.
На этот раз он добился разрешения сменить Сюлли на Париж.
Из отцовского дома переселился в меблированные комнаты «У зеленой корзины» на улице Галандр.
Вернувшись в столицу, Франсуа Мари отнюдь не стал сдержаннее на язык. Говорил что хотел, и ему, как и другим, не мешали. Но он нисколько не щадил регента, нападая на самые дурные черты и поступки, действительные и предполагаемые, Орлеанского и его окружения.
Уличить поэта в сочинении новых злонамеренных произведений, однако, не удавалось, а случай серьезно покарать его за «Царствующего ребенка» был упущен. Поэтому-то и воспользовались тем, что полиция захватила анонимную — в те времена это было обычным — поэму «Я видел», самый неистовый памфлет на регента и правительство. Аруэ как его автора обличали словно бы уже следующие строки: «Я видел то, видел это, видел все злоупотребления, совершенные и предполагаемые… Я видел это зло, а мне только двадцать лет». Франсуа Мари было немногим больше двадцати.
Самое поразительное, что друзья Аруэ-младшего, находя поэму превосходной, подтвердили, что видели, как он ее писал, а враги, разумеется, эту выдумку подхватили.
Между тем «Я видел» написал вовсе не он, а Лебрюн, если верить автору последней большой французской биографии Вольтера — Жану Орьё (Париж, 1966). Напуганный опасным успехом памфлета, этот литератор свалил свое авторство на Аруэ. Лебрюн к тому же добивался, чтобы поставили оперу по его либретто «Влюбленный Гиппократ», а если бы узнали, что его перу принадлежит «Я видел», спектакль бы наверняка запретили.
Регент был как нельзя более недоволен этим ударом и счел удобным приписать памфлет человеку, достаточно насолившему ему «Царствующим ребенком», где изобличалась преступная связь Орлеанского с дочерью.
Увидев однажды ненавистного поэта у Пале-Рояля, герцог подозвал его и спросил:
— Месье Аруэ, бьюсь об заклад, что заставлю вас увидеть то, чего вы еще не видели.
Это был явный намек на «Я видел», и поэт его понял. Тем не менее он с невинным видом спросил:
— Что же это, монсеньёр?
— Бастилию.
— А, монсеньёр, оставьте ее для тех, кто уже видел! Предложение, однако, не помогло. По одной версии 17-го, по другой — 16 мая 1717 года сьер Аруэ был арестован и препровожден в Бастилию. Сохранилось подлинное письмо Филиппа Орлеанского от 15 мая 1717 года с таковым распоряжением. Был и приказ «царствующего ребенка».
Д’Аржансон, интендант, или начальник, полиции, был отцом двух друзей Франсуа Мари, свойственником маркиза де Комартена. Казалось бы, его можно не опасаться. Но он был служакой и подписал ордер на арест мнимого автора «Я видел», Аруэ-сына, предъявленный тому в собственной квартире.
Арестованный сохранил еще столько присутствия духа, что описал невеселую историю в стихах.
Но зато он вышел из себя и вскочил как бешеный, когда уже в Бастилии полицейский комиссар Изабо спросил, что ему сделал регент.
— Как, вы не знаете, что мне сделал регент? Он меня выслал за то, что я рассказал публике о его Мессалине! (Есть данные, что к «Мессалине» было добавлено «проститутка» — речь шла о герцогине Беррийской.)
И тут Франсуа Мари Аруэ, как мог в подобных условиях, отомстил за преследования, пустив в ход оружие, которым владел превосходно, — неистощимую на выдумки изобретательность.
Изабо спросил узника, где его бумаги.
— В моем бюро.
— Не верю. У вас есть другие. Где они?
Тут-то у Франсуа Мари и родилась дьявольская идея.
— В уборных, — ответил он.
Более точных указании не последовало. При всем несовершенстве тогдашней канализации уборные были на каждой улице, если не в каждом доме. 21 мая комиссар Изабо получил привилегию обыскать отхожие места. Ничего, разумеется, не обнаружив, он доложил шефу, по всей видимости тому же д’Аржансону.
— Ищите до конца! — распорядился интендант.
Поиски продолжались с тем же результатом, пока Изабо, догадавшись, что узник зло над ним подшутил, не объяснил это начальству.
Между тем шутнику живется в тюрьме несладко. Особенно светский человек страдает из-за отсутствия предметов туалета. Просит принести «два индийских платка — один для головы, другой для шеи, ночной чепец, помаду…» и прочее, столь же необходимое. Но не забывает и про Гомера, и про Вергилия, его «домашних богов».
Выручает, как всегда, неизменное средство — работа. Болезнь, неудачу, несчастье он даже в тюрьме искупает книгами, пером, свободой духа. Забывает все разочарования и невзгоды. Он создает… Казалось бы, даже нельзя предположить такой могучей страсти к работе у человека, который выглядит столь хрупким, болезненным и легкомысленным. Когда Франсуа Мари пишет, он тверд, упорен, даже упрям в своей несгибаемой воле, серьезен.
С ним обращаются строго. В камере нет бумаги, нет пера. Ну и что ж? Он пишет карандашом на полях и между строчками книг. Так была начата «Лига», которую потом под названием «Генриада» прочтет вся Европа. Он сочинял, засыпая на жесткой тюремной постели, просыпаясь, записывал. Если это не так, лжет в своих мемуарах комиссар полиции Эро. С ним не раз еще встретится Франсуа Мари Аруэ де Вольтер.
Между тем в Париже узника Бастилии не забыли. Вспоминали чаще всего, чтобы зло пророчить — он больше не увидит дневного света, его заточили в крепость пожизненно.
К счастью, слухи, сочетавшие жестокость и злорадство с лицемерными сожалениями, не оправдались. Покровителям поэта удалось добиться замены дальнейшего заключения короткой ссылкой. В снисходительности нельзя отказать и регенту. 11 апреля 1718 года, при первых лучах солнца, Франсуа Мари вышел из Бастилии.