Если «Эдипом» Вольтер заслужил титул «новый Расин», то поэмой «Лига, или Генрих Великий» он осуществил мечту соотечественников о французском Вергилии. Эпос считался в Европе высшим родом поэзии. Каждой великой стране полагалось иметь свою эпическую поэму, прославляющую важнейшие события ее истории. Между тем Франция не имела ни своего «Освобожденного Иерусалима», как Италия, ни своей «Лузиады», как Португалия. Вольтер первый написал французскую эпическую поэму, как полагалось, на сюжет из истории родины и тем самым упрочил свою славу первого писателя Франции.
Но не тщеславие, как утверждает Рене Помо, руководило автором, когда совсем еще молодой он взялся за такую грандиозную задачу, а сознание своей миссии, долга перед нацией.
«Лига», а затем «Генриада» должны быть приписаны не одним урокам отца Поре, на чем тоже настаивает Помо. Отдавая должное, как отдавал сам Вольтер, урокам этого блистательного преподавателя, знатока античной литературы и литератора, его советам ученику Аруэ переделать Вергилия, необходимо назвать и других учителей. Американский вольтерист Норман Торри указывает отцов Турнемира и Лаббе.
Бесспорно, интерес к истории, но отнюдь не отечественной, был привит автору «Лиги» еще в коллеже. Не меньшему поэт научился у книг по истории Франции, у народных сказаний.
Самый выбор сюжета и главного героя, подсказанных, как уже говорилось, старым маркизом де Комартеном, взрывал традицию и попадал на исключительно благоприятную почву современности. Кто из исторических писателей не ищет в прошлом уроков для настоящего?! Вольтер искал их во всех своих исторических сочинениях.
«Лига» сперва распространялась в списках. Сам автор упорно не хотел ее печатать. Но, будучи закончена в 1720-м, она впервые была издана в 1723-м, без разрешения — привилегии. (Сочинения молодого Вольтера не издавались еще так мгновенно, как сочинения Вольтера зрелого.)
Опасения автора объясняются тем, что исторический сюжет поэмы удивительно точно накладывался на жгучую проблему современности. Генрих IV, ее главный герой, издал Нантский эдикт, уравнявший протестантов, или гугенотов, как их называли во Франции, в правах с католиками, что было актом величайшей религиозной терпимости. А «Лига» вышла, когда отмена Нантского эдикта все еще была зияющей раной на теле страны. Регент, как мы знаем, эдикта не восстановил. Тайком возвращающиеся на родину из мест изгнания гугенотские пасторы, уличенные в том, что отправляют по своим обрядам богослужение, приковывались к галерам. Браки гугенотов считались незаконными, дети их не имели гражданских прав. Между тем преследования протестантов продолжали наносить большой ущерб экономике Франции, что понимал регент в начале своего правления, но теперь при дворе об этом не хотели и слышать.
Генрих IV, мудрый и справедливый король, был воспет в народных сказаниях и легендах, и Вольтер, следуя в поэме фольклорной традиции, мог бы сказать о себе словами Анатоля Франса: «Я писал то же, что думала моя привратница».
Не удивительно, что духовные и гражданские власти неистовствовали из-за более радикальной «Генриады» еще свирепей, чем из-за «Лиги».
Так же естественно, что очень высоко ценили ее свободомыслящие современники. Кондорсе писал, что из всех эпических поэм мира «лишь одна «Генриада» имела нравственную цель, дыша ненавистью к войне и фанатизму, терпимостью и любовью к человечеству».
Проповедуя не только религиозную терпимость, но и политический разум, миролюбие талантливого полководца Генриха IV, ограничение им бюрократизма, автор давал урок правителям Франции своего времени.
ГЛАВА 7
ЗЕМНОЙ РАЙ
Он жил, и он умирал. Та же постель, где он вчера предавался любовным утехам, сегодня становилась смертным одром. Хилый с самого рождения, он умирал так часто, что трудно поверить, как он мог жить такой полной труда, наслаждений и опасностей жизнью. И все откладывалось в стихах. В 1719-м, совсем уже приготовившись к могиле, он шлет де Женонвилю стихотворное послание — как обидно, что омраченная душа покинет мир раньше тела.
Но пока человек жив, мало протестовать против того, что мир так плохо устроен. Мало проповедовать в рифмованных строчках земные наслаждения в противовес загробному блаженству, которое сулят жрецы христианского бога. Надо самому прожить столько, сколько тебе отпущено, как можно лучше.
А для этого в мире, где деньги значат все, надо прежде всего быть богатым. И Вольтер — недаром это годы регентства — не брезговал спекуляциями, хотя показав себя мудрым финансистом, если верить первой версии, устоял от всеобщего увлечения системой Ло. Богатство нужно не только для того, чтобы чувствовать себя независимым как писатель, но и чтобы создать себе земной рай.
Однако он думает не об одном себе. Должно же быть на земле место, где есть и всеобщее благоденствие, и всеобщее равенство!
И такое место, земной рай, находится. В 1722 году Вольтер второй раз отправляется в Голландию (и Бельгию), но не по приказу отца и не в свите посла. Словно бы его везет подруга, рыжая, не слишком привлекательная, старше его тремя или четырьмя годами, маркиза де Рюпельмонд. Но это не только увеселительная поездка. В Гааге он собирает дополнительные материалы для поэмы «Лига» и «пробудет там, пока не будет иметь все, чтобы ее окончить».
Но там же он находит и свой идеал живой сегодняшней жизни. Вот что 7 октября он пишет своей постоянной поверенной и подруге президентше де Верньер: «Нет ничего более приятного, чем Гаага, когда ее удостаивает своим посещением солнце. Здесь не видишь тогда ничего, кроме лужаек, зеленых деревьев, каналов. Между Гаагой и Амстердамом — земной рай. Я с уважением смотрел на этот всемирный магазин. В порту больше тысячи кораблей. Среди пятисот тысяч жителей Амстердама ни одного бездельника, ни одного петиметра (то, что мы называем пижон. — А. А.), ни одного высокомерного вельможи. Мы встретили Пансионария (правителя Нидерландов. — А. А.), он шел пешком, без лакеев, среди простого народа. И не видно было вокруг никого, кто хотел бы снискать его расположение. Здесь никто не взбирается на забор, чтобы поглазеть на проходящего принца. Никто не ценит ничего, кроме труда и скромности. В Гааге больше слуг народа, чем посланников. Я жил здесь, деля время между работой и развлечениями, и видел разницу между «по-голландски» и «по-французски». Мы посетили местную оперу, просто отвратительную. Но в качестве реванша я видел священников-кальвинистов, армян, социниан, видел раввинов и баптистов, которые прекрасно между собой сговаривались, в доказательствах каждого из них была своя правда».
Эта поездка — как бы преддверие лет, позже прожитых Вольтером в Англии. Это письмо — как бы эскиз «Философических писем». Уже здесь есть то скрытое, то явное противопоставление уклада жизни чужой страны с ее всеобщим процветанием, религиозной терпимостью, равенством, простотой нравов укладу жизни Франции, та же интонация восхищения, смешанного с мягким юмором.
Но из Голландии Вольтер привез еще и маленькую поэму «Послание к Урании» (первоначальное название — «Послание к Жюли»), или «За и против». Она написана как ответ на вопросы спутницы автора о моральном долге человека, его отношении к христианской религии и более того — к богу. Самим вторым заглавием поэмы Вольтер обещает говорить за и против. Но несколько строчек в защиту учения церкви тонут в страстных ее обвинениях. И вместе с тем, отвергая церковь, Вольтер не отвергает бога. Он только хочет бога, которого мог бы любить, ищет в нем отца, отвергая навязываемого людям бога-тирана.
Кристиане лишь толкуют о милосердии. Христос якобы искупил зло мира своей смертью, но христианский бог слеп в своем гневе. Продолжают существовать две силы — добро и зло. Они борются между собой.
«За и против» — развернутая декларация деизма Вольтера. Предсказание отца Леже начало сбываться в полной мере.