Аббат Комартен, родственник старого маркиза, выразился по этому поводу так: «Дворяне были бы несчастны, если бы у поэтов не было плечей для палок». Воспетый Вольтером в стихах, любезнейший принц Конти отпустил словечко: «Удары были плохо даны, но хорошо приняты», что служило намеком на трусость Вольтера. Эта легенда, не похороненная до сих пор, начисто опровергается тем, что Вольтер во всей этой истории вел себя с редкостной, даже безрассудной храбростью. Не умея владеть шпагой — ему пришлось потом, надеясь расквитаться, брать уроки фехтования, — обиженный тут же вызвал обидчика на дуэль. Тот лицемерно принял вызов, но, чтобы обезопасить себя, сразу прибегнул к защите властей. О «безумии» добивавшегося поединка Вольтера и о том, как избегал дуэли де Роан, свидетельствуют многие письма и воспоминания современников.
Формально кавалер опирался на закон, запрещавший дуэли. Но разве закон выполнялся? Если бы этого вельможного труса вызвал аристократ, а не «парвеню», ему неизбежно пришлось бы драться.
Но из-за его происков, чтобы не допустить поединка, за Вольтером сперва установили строжайшую полицейскую слежку, а потом засадили в Бастилию. Палочные удары были даны в начале января 1726 года. 5 февраля государственный секретарь граф Морена приказал комиссару полиции Рене Эро «из предосторожности арестовать избитого людьми кавалера де Роана Вольтера».
Кто в этой истории был трусом, а кто храбрецом, с удивительной ясностью видно из письма Вольтера тому же графу Морепа уже из тюрьмы, 20 апреля: «Я скромно добивался возможности быть убитым храбрым кавалером де Роаном, воспользовавшимся прежде ударами шести лакеев (а не трех. — А. А.), которых он мужественно выставил вместо себя. Все это время я стремился восстановить не его честь, но мою, что оказалось весьма трудно. Очень глупо, что, приехав в Версаль, я тщетно искал кавалера де Роана Шабо у кардинала Роана (дяди обидчика. — A. A.). Был бы очень рад доказательству обратного, но сознаю, что всю свою жизнь проведу в Бастилии, куда меня заточили».
Мысли о дуэли Вольтер не оставил и в Лондоне. Тайком возвращался оттуда в Париж, чтобы драться с де Роаном, но трус и на этот раз скрылся.
Как же он попал в Англию? В том же письме графу Морепа после несущественной просьбы разрешить ему столоваться вместе с комендантом Бастилии Вольтер обращается к государственному секретарю с самым важным для него ходатайством — разрешить уехать в Англию: «…если в моем отъезде сомневаются, можно отправить меня под конвоем до Кале».
23 и 24 апреля Вольтер уже в письме Эро снова протестует против того, что был публично избит, а теперь наказан за преступление, истинного виновника которого не смог привлечь и к судебной ответственности. А дальше просит и комиссара полиции о разрешении уехать в Англию, куда он давно собирался.
При других обстоятельствах этот отъезд мог бы и не состояться. Но состоявшись, он и породил то огромное событие, о котором говорит Рене Помо. Как бы иначе Вольтер смог написать «Философические («Английские») письма»?
Желание покинуть родину, где происхождение значило все, а истинные человеческие достоинства — ничего, причем покинуть ее навсегда, возникло у Вольтера действительно до ареста, вскоре после того, как его «погладили» по спине. 10 апреля он — еще на свободе — пишет маркизе де Верньер: «Я доведен до крайности и ожидаю лишь выздоровления (не удивительно, что при слабом здоровье он заболел. — А. А.), чтобы навсегда покинуть эту страну».
В том же письме мы находим доказательство, что не одни аристократические друзья предают Вольтера, но отнюдь не безукоризненно ведет себя и скромный клерк повеса Тьерьо. Последнего он, однако, тут же прощает. Вольтер, которого так любят изображать злым и мстительным, еще раз доказал, что был, напротив, на редкость снисходителен и великодушен, прощал и любовную и дружескую неверность. Так он простил и самой маркизе де Верньер ее появление в опере с кавалером де Роаном, простил за то, что она смутилась…
Сюлли он, правда, за его предательство отомстил, впрочем, весьма невинно: в одной из песен «Генриады» предка герцога вопреки исторической достоверности, о которой вообще так заботился, заменил другим лицом.
Много еще Вольтер пережил огорчений, разочарований, обид, пока, наконец, в карете маркизы де Верньер в сопровождении полицейского, 5 мая 1726 года не выехал в Кале, чтобы оттуда плыть в Англию.
Разрешение — оно же приказ о ссылке — было дано, как мы видим, довольно быстро. Пребывание Вольтера в Бастилии на этот раз оказалось коротким. Очень уж были заинтересованы власти в том, чтобы убрать этого беспокойного человека из Парижа, и, надо думать, не ради одного только спасения кавалера де Роана.
А то, что узник беспрерывно жаловался, осаждая письмами государственного секретаря, комиссара полиции, друзей и подруг… Терпение никогда не принадлежало к числу его добродетелей. Но и для самого Вольтера отказ в посещении близких ему людей, обещанном Эро, в свидании с агентом по разным поручениям Добре были мелочами по сравнению с тем, что он едет в Англию.
Эта страна давно уже казалась ему землей обетованной. Не случайно англофильской была не только «Генриада», но уже «Лига». Еще до ссоры с де Роаном, 16 октября 1725 года Вольтер писал Георгу Английскому, что считает себя одним из подданных его величества и просит королевского покровительства для произведения, в котором выступил против политики Рима и прославил реформатскую религию, поддерживаемую Елизаветой.
Но, конечно же, не английская история, не английская современность определяли симпатии Вольтера и других передовых умов Франции к заморской стране. Рене Помо пишет: «Не случайно, с промежутком в несколько месяцев, Лондон посетили Монтескье, аббат Прево (добавляю от себя — автор не только «Манон Леско», но и «Английских писем», написанных раньше Вольтеровых. — А. А.) и Вольтер».
Англия — постоянный соперник Франции — к тому времени отняла у нее не только экономическое, но и духовное превосходство, владычествуя не над одними морями, но и над умами мира. С революции 1689 года она утвердила веротерпимость и казавшуюся тогда полной свободу мысли, такую государственную систему и такой общественный порядок, где каждый мог рассчитывать на свою долю удачи, то есть все, чего так не хватало на родине Вольтера и что он так хотел воочию увидеть на Британских островах.
В том, что не все соответствовало этому идеалу и по ту сторону Ла-Манша, он убедится, лишь переплыв пролив.
В Кале Вольтер пробыл всего несколько дней. Он написал оттуда графине д’Аржанталь, спрашивая, нет ли у нее поручений к месье и мадам Болингброк. Но это отнюдь не означало, что он искал протекции. С лидером тори лордом Болингброком, несколько лет прожившим в изгнании во Франции и даже вторым браком женатым на француженке, материалистом и деистом, Вольтер был не только знаком, но и дружен, встречался с ним у президентши де Верньер и в других знакомых домах, гостил в его французском замке Лесурс, читал там поэму «Лига».
В одном письме той же маркизе поэт признается, что милорд заставил его забыть и о Генрихе IV и о Мариамне (героине собственной трагедии), об актерах и книжных лавках. Речь идет, очевидно, о рассказах Болингброка про Англию и его философских рассуждениях.
К тому времени милорд смог уже вернуться на родину.
Некоторыми рекомендациями влиятельных лиц к влиятельным лицам Вольтер все-таки заручился. Очевидно, он так добивался и свидания со своим агентом Добре, чтобы тот доставил ему рекомендацию английского посланника в Париже, Ораса Уолпола, родственника премьер-министра Роберта Уолпола. Она обеспечивала ему хорошую встречу в Лондоне не одних тори, но и вигов, которые тогда были в Англии правящей партией. Рекомендации дает изгнаннику даже ведомство графа Морепа, как бы заглаживая свою вину перед обиженным, пострадавшим за обидчика.
Точные сроки пребывания Вольтера в Англии неизвестны. Бесспорно лишь то, что в первый раз он высадился на этом берегу Ла-Манша в мае 1726 года, второй — после неудачной попытки заставить де Роана драться — в конце июля. Когда Вольтер вернулся во Францию? Между октябрем 1728-го и февралем 1729-го. Более точных сведений нет.