В конце концов, это не так и важно. Много важнее другое — вовсе не нужно унаследовать от предков частицу «де» перед своей фамилией, чтобы быть действительно храбрым, и, если истинную цену человека определяют его личные достоинства, а не происхождение, поэту нет нужды считать себя принцем. Палки лакеев кавалера де Роана, не излечив Вольтера навсегда от аристократических пристрастий, доказали ему: поэт, человек, гражданин значат гораздо больше, чем принц.
Часть II
ГЛАВА 1
НА ДРУГОМ БЕРЕГУ,
ИЛИ АНГЛИЙСКИЕ УРОКИ
В трагедии «Заира», написанной после возвращения из Англии, Вольтер блистательно играл старого рыцаря Люзиньяна. Он и вообще любил исполнять роли благородных и несчастных стариков. Но как писатель, даже в лирике, до «Философических писем» для себя «роли» не написал. В стихах, поэмах, трагедиях высказывал идеи, выражал симпатии и антипатии, политические и личные, преобразованно и прозрачно отражая жизнь, общественную и интимную, порой называл, а не только позволял в античных или средневековых костюмах угадывать своих современников.
Но первое «я» Вольтера — конечно, тоже литературное — это рассказчик и главный герой «Философических писем», молодой француз, сеньор, но и путешественник и философ. Эта книга была подготовлена первенцем вольтеровской прозы — «Историей Карла XII». Под влиянием эмпирической философии Локка опыт — основа познания и раннего английского реализма, уже там он перешел от высокого стиля «Генриады» к простому повествованию, конкретности и точности в описании событий и нравов. Пользуясь свидетельствами очевидцев и множеством источников, достиг исторической и психологической достоверности, создал характеры Карла XII, Петра Великого, других действующих лиц.
В «Истории Карла XII» была авторская позиция, но отсутствовало еще это «я» рассказчика, делающее его главным героем. А оно-то и придало такую неопровержимую убедительность, такую пропагандистскую силу книге, по праву названной «Философическими письмами», труду поистине философскому в том смысле, который придавался философии в XVIII веке (она включала историю, политику, этику, эстетику, критику теологии, картину нравов, являя собой просвещение в широком понимании, и наряду с передовым образом мыслей, критикой теологии, отсталых учений, абсолютизма, непременно — легкость, изящество изложения, противостояла схоластике и педантизму), и произведению художественной литературы.
Если бы в двадцати пяти главах этого небольшого, но удивительно емкого сочинения были бы без этого «я» даны те же описания английских нравов и характеристика английской государственной системы, те же портреты людей знаменитых и безвестных, автор так же познакомил бы читателя с английскими сектами и одобрил бы терпимость господствующей религии, изложил бы ученье Ньютона и Локка, прославил бы английскую коммерцию, высказал бы суждения о литературе и театре, совершил бы экскурсии в историю Англии и Древнего Рима, выразил бы восхищение тем, какое уважение в этой стране оказывают ученым, писателям, артистам, — противопоставление двух берегов Ла-Манша получилось бы бесспорно. Но в книге не присутствовали бы те восторг и негодование, сочувствие и юмор, пусть и скрытая, но очень определенная программа действий, то субъективное начало, которое придало взрывчатую силу самой объективной правде (иногда в пропагандистских целях автор от нее и отклонялся).
Без «я» рассказчика, мыслителя и главного героя «Философические письма» не стали бы первой бомбой, брошенной французским Просвещением в феодализм и религию, и поэтому «главной книгой века», как ее называли, не потрясли бы так умы современников, не оказали бы такого влияния на ход истории.
И тут-то надо вспомнить афоризм Рене Помо. Этого «я» не появилось бы, если бы палки лакеев кавалера де Роана не «погладили» по плечам первого писателя Франции. Конечно, и без их ссоры и трех недель в Бастилии, и не сопровождаемый полицейским до Кале Вольтер скорее всего и так приехал бы в Англию, как приехали Монтескье и аббат Прево, эмигрировавший, опасаясь выписанного на него «леттр каше». Вероятно, и в этом случае Вольтер написал бы «Английские письма», но они были бы другими. Политическая температура, философский накал были бы, бесспорно, ниже, слабее.
Не узнав, какие Вольтер получил английские уроки, нельзя верно понять и другие произведения, написанные им после возвращения. Но «Философические письма» прямо-таки требуют предварительного знакомства с реалиями, то есть внешней и духовной жизнью автора в эти два с половиной года. Казалось бы, какой это крохотный отрезок времени в такой долгой и богатой событиями жизни Вольтера. Но какой значительный не только для его биографии, но и для истории человечества!
Переплыв Ла-Манш в мае 1726 года, Вольтер первую ночь в Лондоне провел у лорда и леди Болингброк, пользовался их гостеприимством и потом был принят у лорда и леди Гирвей, герцога Ньюкасла, герцога Питсборо, вдовствующей герцогини Мальборо и других родовитых особ, действительно пользовался расположением не только тори, но и вигов, обласкан и двором и премьер-министром. Против фамилий подписчиков на «Генриаду» чаще всего стоит «высокочтимый» или «истинно благородный», то есть принадлежащий к высокому роду (right honorable). Он по-прежнему остался де Вольтером и в быту, и на титульном листе своих сочинений, кроме тех случаев, очень частых, когда они выходили анонимно или под чужим именем. Но, приехав в Англию, он, пусть в метафорическом смысле, отказался от частицы «де» перед своей фамилией и фамилиями вообще. Если прежде он так настаивал на этой приставке, полагая, что она символизирует равенство с привилегированной частью нации, теперь он такого равенства не хочет.
Жизнь Вольтера извилиста и противоречива. Он не раз еще даст основания упрекнуть его в аристократических пристрастиях. Но зигзаги вольтеровской биографии отражают сложность и противоречивость самой эпохи. Ключом к отступлениям Вольтера от главной — революционной (я не боюсь этого слова в применении к моему герою) магистрали своей жизни, деятельности, творчества служат его собственные слова: «Судьба заставляла меня перебегать от короля к королю, хотя я боготворил свободу». Правда, он напишет их потом.
Что же касается неполных трех лет жизни в Англии, хотя он не отказался полностью от общения с английскими Конти, Сюлли, Комартенами, именно тогда впервые с такой силой проявились его демократические убеждения и симпатии. Он выучился английскому языку.
Обратимся к фактам. Норман Торри прав, называя самым достоверным портретом жизни Вольтера в Англии его письма к Никола Тьерьо. Напомню, что тот был простым клерком, а затем скромным переводчиком.
Приведу в своем прозаическом переводе несколько стихотворных строчек одного письма Вольтера к этому Другу: