Мы видим здесь и немощность тела, и силу духа, и презрение к ничтожеству аристократов и собственному благосостоянию, и никогда не изменявшую ему иронию в отношении других и самого себя.
Это письмо написано еще по-французски, но позже, для того чтобы исповедь была полной и ничем не стесненной, Вольтер стал писать Тьерьо и другим французским друзьям, которые могли его понять, по-английски. Он, по собственному признанию, поступал так же, как Буало: тот вел свою корреспонденцию по-латыни, чтобы не могли прочесть те, кому читать не надлежало.
Однако Тьерьо только главный, но отнюдь не единственный адресат писем Вольтера из Англии. Список его корреспондентов уже в эти недолгие годы велик и разнообразен. Назову только — из англичан — Александра Попа, Джонатана Свифта, графа Оксфорда, из французов — графа Морвиля, маркизу де Верньер и даже графа де Морена. Письма становятся полным и искренним его дневником, эскизами будущих произведений и сами — литературными произведениями эпистолярного жанра.
В первом английском письме к Тьерьо из Лондона от 26 октября 1726 года Вольтер взволнованно рассказывает, что, вернувшись в конце июля из тайной поездки в Париж, и безуспешной и дорогой, он оказался в весьма затруднительном положении. Имея при себе не наличные деньги, но векселя на восемь-десять тысяч французских ливров, он рассчитывал их учесть у банкира-еврея Медина. Но тот обанкротился. Оказавшись, таким образом, без единого пенни, больной, несчастный, одинокий, чужой всем в городе, где «не знал никого»(?), он охотно расстался бы с жизнью. Не исключено, что здесь немало преувеличений. Но нельзя забывать и что июль в Лондоне — месяц вакаций. Безусловно, милорд и миледи Болингброк проводили это время в деревне. Явиться к послу Вольтер в таком состоянии не мог. Никогда еще он не испытывал подобного отчаяния. Но, видно, был рожден для того, чтобы пройти через все житейские беды и уцелеть. Судьба послала Вольтеру в эту горькую минуту незнакомого английского джентльмена, который предложил ему сколько угодно денег, — говорится дальше в письме Тьерьо.
Фуле раскрывает, кто был этот «незнакомый джентльмен» — ни больше ни меньше как английский король. Это вполне вероятно: в другом письме Вольтер с гордостью сообщает, что отказался от пенсии, предложенной королем и королевой. Значит, она была предложена, и, возможно, именно тогда. Но всего важнее, что отказался.
И тут же Вольтер пишет, что другой лондонец (тем правдоподобнее, что первый был король)прежде лишь однажды встреченный им в Париже, купец Эдвард Фолкнер, увез его в свой загородный дом. Там он прожил больше месяца скромно, безвестно и, предпочитая всем развлечениям дружбу, находил в этой жизни столько прелести, что почти не наведывался в столицу. После признания в любви самому Тьерьо Вольтер пишет о Фолкнере: «Искреннее и благородное отношение этого человека утешило меня и защитило от всех горечей бытия…»
Теперь уже в Лондон вернулись Болингброки. Они проявили большое сочувствие к несчастьям своего французского друга, предлагали ему все — свои деньги, свой дом… «Но я, — говорится в письме дальше, — от всего отказался, потому что они лорды, и все принимал от мистера Фолкнера, потому что он всего-навсего джентльмен». «Джентльмен» здесь, бесспорно, употреблено с акцентом не на обозначение сословия, хотя и это важно: лорды в общественной иерархии занимали место, несравненно более высокое, но на прямой смысл этого слова — «благородный Человек». Когда поэт Конгрив поблагодарил Вольтера за то, что посетил его — английского джентльмена, последовал ответ: «Я не пришел бы к вам, если бы вы были только английским джентльменом».
Признательность Вольтера человеку, от которого он принял помощь, была так велика, что вопреки всем правилам трагедия «Заира» посвящена купцу Эдварду Фолкнеру. Лишь потом тот стал кавалером, послом в Константинополе, секретарем герцога Нумберланда и министром почты.
Конечно, больше всего говорят о том, что увидел, узнал, услышал и понял Вольтер в Англии, сами «Философические письма», эта энциклопедия настоящего и прошлого страны. Книга поражает редкостной наблюдательностью автора, изобилует подробностями, которые, не боясь упрека в модернизации, можно назвать реалистическими, так же как остроумием, юмором, легкостью пера, полнотой и точностью информации. Но при всем том это не просто путевой дневник, даже литературный.
Книга и шире и уже непосредственных впечатлений автора. В ней не меньше, если не больше, сведений, почерпнутых из различных источников, и в нее вошли отнюдь не все его наблюдения и суждения. Вольтер отбирал и осмыслял то, что видел и слышал сам, и то, что брал из документов и исследований своих предшественников, подчиняя главной задаче — извлечь полезные уроки для своей родины. Это не склад, а арсенал, как потом метко назвали «Энциклопедию» Дидро и д’Аламбера.
Поэтому так важно избежать искушения просто пересказать «Философические письма», подменив пересказом работу биографа, воспользовавшись множеством соответствий, поставить знак равенства между реальной — внешней и духовной жизнью автора в Англии и его книгой.
Не случайно, выносив «Философические письма» в Лондоне, он написал их в Париже, и не сразу по возвращении, а лишь через пять лет, после трагедий «Брут», «Смерть Цезаря», «Заира», «Истории Карла XII» — тоже плодов английских уроков. Сколько времени понадобилось на этот раз Вольтеру, всегда такому стремительному и решительно во всем неутомимому. К тому же он и боялся писать, а тем более печатать эту-книгу, не зная еще силы своего пера.
Сейчас же вернемся к английским письмам Вольтера без кавычек и расскажем о двух отрывках, не включенных в книгу самим автором.
В первом письме Тьерьо из Лондона Вольтер превозносит Англию за то, что это страна, где искусства почитаются и вознаграждаются, где, если между людьми и есть различия, то они определяются их истинными достоинствами, за то, что это страна, где мыслят свободно и благородно, не поддаваясь каким-либо сервилиетским соображениям. В письме от 26 октября Вольтер предлагает Тьерьо стать переводчиком английских авторов, чтобы познакомить с ними французов, и советует ему приехать сюда. Он увидит «народ вольнолюбивый, просвещенный, презирающий жизнь и смерть, народ философов, не потому, что в Англии нет некоторого количества сумасшедших: каждой стране присущ свой вид безумия… Может быть, французское сумасшествие и приятнее английского, но добрая английская мудрость и английская честность выше нашей… я познакомлю Вас с характером этой нации…».
Письма к Тьерьо дают нам еще одно доказательство демократического умонастроения Вольтера в Англии. Первоначально он хотел издать «бедного Генриха» в Лондоне на свой собственный счет. Лишь отсутствие денег заставило его прибегнуть к покровительствуемой двором подписке на «Генриаду», о чем он горько скорбит. «Я устал от дворов, мой Тьерьо. Все то, что король или принадлежит королю, пугает мою республиканскую философию (курсив мой. — А. А.), я не хотел пить этого последнего глотка рабства в царстве свободы».
Но зато как дорожит он дружбой с великим английским писателем! Не только хлопочет о французском издании «Гулливера», но и заботится, чтобы автора его хорошо приняли во Франции, куда тот собирается. Конечно же, преподносит высокочтимому собрату по перу свой «Опыт об эпической поэзии», написанный по-английски и изданный в Лондоне.
Прочтем отрывки, исключенные Вольтером из «Философических писем». (Они были напечатаны потом в собрании сочинений под условным названием «Письма Месье *****».)
Первое «письмо», скорее всего, должно было быть началом книги. Герой только что, в мае 1726 года, приехал в Англию. Народное гулянье в окрестностях Гринвича, куда причалил корабль, приводит его в восторг. Лица гребцов на Темзе выражают «сознание свободы и благосостояния». О благосостоянии говорят и их костюмы. Все девушки кажутся Вольтеру и его спутнику, дипломатическому курьеру, благодаря «живости и довольству» миловидными и изящными. Негоцианты непринужденны и гостеприимны. Действительно, земля обетованная, земной рай… Французу кажется, что он перенесен во времена Олимпийских игр, прекрасное детство человечества. «Весь народ здесь всегда весел, все женщины прекрасны и ожив-ленны, небо Англии всегда ясно и чисто, здесь думают только об удовольствиях».