Какое нужно было для этого усердие! Какой пример юридической добросовестности он подавал тулузским капитулу-муниципалитету и парламенту, всем следователям, прокурорам, судьям и адвокатам!
Горячему сердцу помогала холодная голова. Постепенно он узнал всех членов семьи казненного, всем ставил ловушки, не принимал ни одного их слова на веру и все выяснил до конца. Теперь он имел право написать 13 февраля 1763 года: «Нет ничего, что я не сделал бы, чтобы прояснить правду. Я допросил многих людей, близких к Каласам, об их нравах и поведении. Я очень часто и много допрашивал самих членов семьи. Поэтому могу быть уверенным в их невиновности, как в собственном существовании».
Перед тем как рассказать о хлопотах и победе Вольтера, нужно познакомить читателей с тем, что узнал он в результате тщательно проведенного следствия, и добавить еще некоторые подробности, прояснившиеся потом.
Прежде всего, кем был казненный Жан Калас? Коммерсантом протестантского вероисповедания, с семьей проживавшим в Тулузе и пользовавшимся самой хорошей репутацией. Из четверых его сыновей двое — старший, Марк Антуан, и Пьер — жили с родителями. Луи, приняв католичество, жил отдельно и редко их навещал. Четвертый, еще мальчик, Донат, учился в Ниме. Две молоденькие дочери чаще всего проводили время в обществе знакомых.
Они отсутствовали и в тот роковой вечер 13 октября 1761 года. Родители, Марк Антуан и Пьер ужинали в большой комнате первого этажа. (Напомню, что в западных странах первым этажом называется наш второй. — А. А.) К ним присоединился друг Марка Антуана, месье Ла Весе. Вернувшись из поездки в Бордо, молодой человек застал дверь своего дома запертой: все ушли, и направился к Каласам.
После ужина Марк Антуан встал из-за стола, зашел в кухню и сказал служанке, что ему жарко, он пойдет подышать свежим воздухом. Никто не обратил внимания на его уход, и застольная беседа продолжалась, пока Ла Весе не заметил, что Пьер начал зевать, и не распрощался. Месье Калас и Пьер, взяв свечу, пошли проводить гостя до парадной двери.
Мадам осталась одна. Внезапно снизу до нее донеслись крики и горестные возгласы. Напуганная, она не пошла сама, но послала посмотреть служанку. Та долго не возвращалась, и Анна Роз решила спуститься. Однако на лестнице Ла Весе загородил ей проход и попросил вернуться в столовую. Сперва мадам послушалась. Но вскоре, охваченная волнением, не выдержала и сошла вниз. Марк Антуан был неподвижно распростерт на полу прихожей. Утешая себя, мать сначала решила, что у него обморок. Увы, это было не так…
Потому-то она и слышала крики отчаяния. Когда Жан и Пьер Каласы провожали Ла Becca, все трое увидели несчастного висящим на деревянной перекладине для рулонов ситца. Немедленно сняли, пытались оживить. Увы, было слишком поздно…
Уже при враче, выйдя из первоначальной подавленности горем, отец сказал Пьеру:
— Чтобы спасти честь нашей несчастной семьи, не нужно поднимать шума. Твой брат сам себя убил.
Это предупреждение объяснялось тем, что в XVIII веке во Франции самоубийц приравнивали к убийцам и запрещали хоронить. Казалось бы, сделанное до допросов, когда не возникло еще чудовищное обвинение в том, что отец убил сына, предупреждение должно было исключить этот вымысел. Увы, оно не помогло, но повредило. Каласов уличали во лжи, когда они говорили правду, обвиняя еще и в том, что отец и брат симулировали самоубийство Марка Антуана.
Да и шума избежать все равно не удалось. Едва мать узнала, что сын мертв, она стала так кричать, что сбежались и соседи и прохожие. Исключительное рвение проявили немедленно прибывшие чиновники капитула. Особенно гнусную роль во всем этом ужасном деле сыграл один из них, Давид де Бодриж.
Ла Весе еще раньше пошел вызывать — по одной версии — полицию, по другой — врача. Вернувшись, он застал дом окруженным сорока солдатами. Понимая, что губит себя этим признанием, молодой человек назвался другом Каласов и сказал, что только что вышел от них. Тогда его пропустили, но не внутрь, а лишь в середину бесновавшейся толпы.
Бедняга пытался объяснить, каким образом Марк Антуан оказался мертв. Его не слушали. Уже раздавались возгласы: «Кто убил?» И тут же из неистовствующей толпы раздался чей-то ответный крик: «Марк Антуан убит родными-гугенотами за то, что принял католичество».
Эта отвратительная клевета и убила Жана Каласа. Она дошла до ушей капитула Бодрижа, и он счел за благо принять ее как истину. Без малейших доказательств объявил виновными тех, кого нельзя было и заподозрить. Без расследования, без осмотра места, где было найдено тело, без мандата на арест объявил опасными преступниками и подверг заключению всех, кто в этот вечер находился в доме Каласов. Не обыскал даже здания. Убийцы, если это было убийство, могли превосходно спрятаться. Не побеспокоился выяснить, происходила ли борьба между повешенным и тем, кого обвинили в повешении, хотя, казалось бы, бесспорно, сильный молодой человек не мог не оказать сопротивления. И как старый отец, а главным обвиняемым стал он, мог бы справиться с сыном?!
Бодрижа все это нимало не интересовало, так же как и то, что в комнате Марка Антуана не нашлось ни одной книги, свидетельствующей — он перешел или хотел перейти в католичество. Суду не предъявили даже бумаг, обнаруженных в его кармане.
Каласы между тем и после ареста наивно думали, что, выслушав их показания, Бодриж отпустит всех задержанных домой.
— И не рассчитывайте скоро выйти отсюда! — таков был ответ капитула. Приговор невинным был им уже вынесен.
И, может быть, еще страшнее, что толпа вынесла тот же приговор. Для фанатичных католиков гугеноты не могли не быть виноваты.
Так из-за честолюбия чиновника, который рассчитывал сделать на этом карьеру, и фанатического невежества толпы возникло это столь же чудовищное, сколь нелепое дело. Бодриж заправлял всем его ходом и жаловался на некоторых своих коллег, что они не поддерживают его так, как должны были бы. Но и решительно возражать ему никто не решался. Не помогло даже то, что министр, когда ему доложили о заставляющем трепетать преступлении, оснований для трепета не нашел.
Между тем стоило бы следователям, а затем судьям заинтересоваться самим Марком Антуаном Каласом, и все сомнения в том, что он покончил с собой, тут же бы отпали.
Ему было двадцать восемь лет. Умный, одаренный; образованный молодой человек успешно изучил право и, казалось бы, имел все шансы сделать блистательную карьеру адвоката. Но для этого надо было иметь свидетельство, что он католик. Марк Антуан без труда получил его у отца Ла Becca, крупного тулузского адвоката, протестанта по истинной вере, но формально католика. Отсюда и версия о ритуальном убийстве. Насколько она лишена была основания, явствует из следующего. У Марка Антуана потребовали еще и свидетельства от кюре собора Сент-Этьен. Священник отказался выдать документ, пока молодой человек не исповедуется, чего он, не изменяя своей вере, сделать не мог.
Марк Антуан впал в полное отчаяние и признался одному из друзей, что карьера, о которой он так мечтал, погибла. То есть на самом деле произошло обратное тому, что утверждали толпа и Бодриж. Марк Антуан католиком не стал.
Поскольку профессия адвоката была ему теперь закрыта, молодой человек вынужден был заняться коммерцией, питая к ней отвращение. Не удивительно, что тут же потерпел неудачу. Будучи самолюбив, с трудом обратился за помощью к отцу, а тот еще и отказался взять сына в компаньоны, справедливо считая его неспособным вести дела. Новая неприятность!
Чтобы «утешиться», Марк Антуан занялся игрой в кафе «Катр Бильярд» и, главное, увлекся как любитель театром. По показаниям многих свидетелей, он хорошо декламировал и, видимо, не случайно предпочитал монологи и сцены, где речь шла о смерти, сомнениях в смысле жизни и даже прямо о самоубийстве, как в тираде Гресса из пьесы «Сидней», монолог Гамлета. Жизнь молодого человека была сломана. Он не только кончил ее самоубийством, но и не мог не кончить.