И опять-таки здесь Вольтер не делает различия между религиями: все они одинаково бессильны распутать то, что запутала природа.
Так интересны, каждая по-своему, статьи словаря — стрелы, направленные против религии, тирании, невежества, что хотелось бы сказать обо всех статьях. Увы, это невозможно. Красноречивы уже названия: «Крещение», «Исповедь», «Божественность Иисуса», «Первородный грех». «Идол и идолопоклонство», «Пророки», «Евангелие», «Инквизиция», «Философия»…
Закончить главу о портативном «Философском словаре» мне представляется правильнее всего статьей «Терпимость», В ней как бы сведены все вопросы, поставленные в других статьях.
Вольтер спрашивает: «Что такое терпимость?» — и отвечает: «Это достижение человечности. Мы все начинены слабостями и недостатками, простим друг другу взаимно наши глупости! Это первый закон природы». Дальше говорится о войне, которая ведется на биржах Амстердамской и Лондонской, Сюрата или Бессоры, и как мало отличаются друг от друга все религии и секты, христиане греческие от христиан римских, те и другие вместе — от китайцев. Автор негодует, что и христиане-анг-ликане, и христиане-квакеры, не говоря уже о католиках, всегда готовы занести друг над другом кинжал, чтобы выиграть души для своей веры. Борясь за терпимость, он нетерпим к нетерпимости.
ГЛАВА 5
ДАМА ФЕРНЕ
В официальных документах Мари Луиза Дени именовалась Дама Ферне. Вольтер сделал ее совладелицей имения. Так была оформлена и купчая.
Уже со встречи во Франкфурте до последних дней жизни дяди племянница была, казалось бы, неизменной спутницей его жизни. Хотя мадам очень растолстела, потеряла привлекательность для других, Вольтер любил ее так же горячо и слепо. Только временами прозревал. Мадам Дени играла главные роли в его трагедиях, была хозяйкой за его столом. Иной вопрос, играла ли она главную роль в его духовном мире?..
Многие письма разным лицам, особенно приглашения, иные послания светского характера отправлялись из Ферне за двумя подписями — месье де Вольтера и мадам Дени. Иногда она писала одна, по поручению дяди или просто вмешиваясь в его дела. И тон ее писем в этих Случаях был достаточно властен.
Так, 28 марта 1762-го Дама Ферне извещала Лекена:
«Мы будем играть «Семирамиду», «Танкреда»… и «Кассандру» («Олимпию». — А. А.). И я объявляю что дядя не даст Вам «Кассандры», если не приедете за ней сами. Он настроен очень решительно. Кроме того, мой дядя имеет другие замечательные произведения, о которых хочет с Вами поговорить. Словом, месье, мой дядя иначе не будет удовлетворен… Вы не получите даже «Кассандры», если не явитесь за ней одни или с маркизом де Хименесом. Просите меня, если хотите, чтобы я дала Вам играть ее в Париже до отъезда!
В Ферне Вы найдете очень красивый театр, с прелестным залом, дядю и племянницу, которые Вас любят постоянно, и толпу народа, умирающую от ожидания…
Я буду Семирамидой, Аменадой, Олимпией и испытаю особенное удовольствие, играя с Вами…»
В другом письме Лекену, четырьмя месяцами позже, мадам Дени выражала свою любовь и преданность дяде, восхищение его портретистом Лемуаном и благодарность посреднику между ними, адресату. «Пишу Вам, не зная адреса человека, вызвавшего мои восторг, и прошу передать ему просьбу закончить произведение и то, каким преклонением перед его величием я проникнута.
Мой дядя с самого Вашего отъезда (Лекен приезжал. — А. А.) болен. Он очень деятелен, нуждается в постоянном уходе».
И однако, в отличие от главы «В Сире, или Божественная Эмилия» к заглавию главы «В Ферне…» я не прибавила «и мадам Дени» или «и обожаемая Мари Луиза». А внешняя аналогия очевидна, и с племянницей-любовницей он прожил вместе даже не пятнадцать, а двадцать четыре года, не говоря о том, что связь их началась в 1744-м.
Конечно, столько лет проведя с Вольтером, общаясь благодаря ему с самыми выдающимися умами и талантами Европы, Мари Луиза внешнего лоска набралась. Мы уже видели, что она бралась рассуждать о театре и изобразительном искусстве, хотя в оценке Лемуана, называя его первым художником всех веков, и ошиблась. Но ни разносторонних дарований, ни редчайшей образованности, пытливости ума, одержимости наукой, ни высокого строя души божественной Эмилии в ее преемнице при всем желании обнаружить нельзя.
Маркиза дю Шатле оберегала Вольтера, потому что любила и понимала его величие, хотя и не всегда добивалась того, что ему действительно было нужно. Мадам Дени пеклась о здоровье дяди-любовника, помогала принимать гостей, потому что от этого зависели ее собственное благоденствие, почет, которым окружали Даму Ферне. Она ценила в Вольтере курицу, которая несет золотые яйца; и когда «курица» больше не была нужна, ускорила, как мы увидим, ее кончину.
Маркиза дю Шатле запирала рукописи Вольтера, чтобы их не украли, чтобы опасные сочинения, будучи изданы или распространяясь в списках, не привели автора снова в Бастилию. Мадам Дени его рукописи воровала или помогала воровать и продавать, нимало не заботясь об угрожающих последствиях. Кражу 1755 года — маркиз де Хименес не смог бы ни похитить, ни продать «Орлеанскую девственницу» без участия Мари Луизы — Вольтер ей простил, как прощал и многое другое, хотя, придумывая ее несуществующие достоинства, не мог не видеть и недостатков обожаемой племянницы.
Вот одно из самых поразительных писем Вольтера, написанное так, как мог написать только человек, способный к глубоким, тонким, искренним чувствам, и по манере напоминающее Чехова пли Бунина, хотя шел всего лишь 1768 год. Он писал мадам Дени из Ферне в Париж:
«Без сомнения, судьба существует, и часто она бывает жестокой. Я три раза подходил к Вашей двери. Вы стучались в мою… Я решил прогулять мое горе… Поставил на десять стрелки солнечных часов и ждал, когда Вы проснетесь. Встретил месье Малле. Он сказал, что был опечален Вашим отъездом. Мне стало ясно: он вышел из Ваших апартаментов.
А я-то думал: Вы, как обещали, пообедаете со мной в замке. Ни один из слуг не предупредил меня ни о чем: полагали — я знаю. Позвав Христина (домашнего адвоката. — А. А.) и отца Адама, беседовал с ними до полудня. Наконец не выдержал и отправился в Ваши покои… Спросил, где Вы. Ваньер мне сказал:
— Как? Вы не знаете, что мадам уехала в десять часов?
Скорее мертвый, чем живой, я вернулся к отцу Адаму. Он повторил то же самое…
Я хотел послать за лошадьми в конюшню. Но никого не мог найти.
В доме с двадцатью слугами мы тщетно искали друг друга, так и не встретившись. Я в полном отчаянии. Понимаю, что момент разлуки был бы ужасен, но еще ужаснее, что Вы уехали так внезапно, не повидав меня и сразу после того, как мы напрасно ходили друг к другу.
Послал за мадам Расль, хотел поплакать вместе с ней. Но она обедала с Христином, отцом Адамом, своим мужем (управляющим имением. — А. А.). А я не мог и помыслить об обеде. Проглотив обиду, пишу Вам…»
Характерно, что от выражения чувств Вольтер переходит к практическим заботам — надеется, что мадам Дени передадут его письма и пакеты для месье де Шуазеля и Мармонтеля. Есть еще и другие документы, но она так внезапно уехала…