И снова — чувства: «Лагарп — причина моего несчастья… Кто решился бы мне сказать, что он собрался меня убить в ста лье от Вас, не верящей в его намерение?» Лагарп был уже в Париже.
Все письмо написано неровным почерком, выдающим волнение автора. В этом месте его рука особенно дрожала.
И опять Вольтер возвращается к делам: вероятно, хочет себя убедить, что отъезд мадам Дени имеет практический смысл. «Вы увидите месье де Шуазеля, де Ришелье, д’Аржанталя и подсластите этим мое несчастье. Это также сыграет роль и в Вашей судьбе. Вы преуспеете в Париже в Ваших и моих интересах. Свидитесь с Вашим братом…»
Конец письма снова полон излияний: «Если я умру, я умру, полностью принадлежа Вам, как для Вас прожил свою жизнь. Нежно обнимаю мадам и месье Дюпюи и сожалею о них…»
Что же произошло? Что послужило причиной отъезда мадам Дени из Ферне в Париж в сопровождении Мари Корнель и ее мужа?
В конце 1767-го Вольтер узнал, что бурлескная поэма «Война в Женеве», предназначенная отнюдь не для печати или распространения, в списках ходит по Парижу и Женеве. Кто в этом виноват? Сперва его подозрение пало на аббата де Бастиана. Повторилась сцена, подобная той, которая некогда разыгралась в Сире с мадам де Графиньи. Так же оба плакали, обнимая друг друга, и обвинитель просил прощения у несправедливо заподозренного.
Затем Вольтер провел настоящее следствие. Виновным оказался Лагарп, а его соучастницей — мадам Дени. «Фернейский патриарх» хранил рукописи, не предназначенные для печати или требующие исправлений, в ящике секретера, в библиотеке. Не многие имели к ним доступ. Доверием хозяина злоупотребили эти двое, самые близкие ему люди.
«Дофин Ферне», как называлд Лагарпа, нежно любимого и облагодетельствованного Вольтером, долго не признавался, перекладывал свою вину на одного молодого парижского скульптора. Но после очной ставки вор был неопровержимо уличен и изгнан из поместья — впрочем, довольно мирно.
С мадам Дени, напротив, разыгралась ужасная сцена. Просто непостижимо, как больной старик мог ее выдержать, пережить такое разочарование в страстно любимой женщине! Она не только оказалась коварной интриганкой, помогла Лагарпу украсть рукопись и извлечь немалый доход из бесчестного поступка. Запретные сочинения Вольтера ценились дорого. Возможно, прибыль была с ней разделена… Не только подвергла дядю большой опасности. Услышав, что Вольтер решил дать ей отставку и отослать из Ферне, эта парижанка, дама «высшего света», превратилась в кухарку. Как права оказалась мадам д’Эпине, издевавшаяся над претензиями вульгарной и глупой толстухи в письмах из Делис барону Гримму!
Чтобы отомстить Вольтеру, Мари Луиза увезла с собой и нежно любимую приемную дочь Вольтера Мари Корнель-Дюпюи и ее мужа. Пусть больной старик останется одиноким, брошенным самыми близкими! По свидетельству Ваньера, 1 марта, 1768 года Ферне покинули семь человек. И как?! Тайком, даже не попрощавшись с хозяином…
Слухи распространялись тогда, несмотря на отсутствие телеграфа, радио, авиации, даже поездов и автомобилей, не медленнее, чем теперь. В Женеве, Дижоне, Париже быстро узнали о перевороте в «королевстве фернейском». Племянница отторгнута и покинула замок, «дофин» выброшен чуть ли не на большую дорогу. «Чем это вызвано?» — спрашивали все.
Недоумение объяснялось тем, что одной из самых благородных черт Вольтера была неизменная забота о сохранении чести других. Чтобы оправдать мадам Дени, он уверял всех, кто соглашался слушать, — она даже не знала о воровстве. Между тем была украдена не только «Война в Женеве», но и рукопись, несравненно более опасная. «Мемуары». Именно тогда одна копия и попала в руки Лагарпа, и без участия Мари Луизы это тем более бы не удалось.
К счастью, блистательное сочинение в то время ни издать, ни продать для распространения в списках было нельзя.
Зато был пущен клеветнический слух, что автор якобы инсценировал кражу, чтобы иметь возможность преследовать невиновных. Как это чудовищно звучит после письма Вольтера о страданиях от вызванной в припадке гнева им самим, но от этого не менее тяжелой разлуки о женщиной, которая не стоила его любви, а он ее любил!
Вольтер проявил еще более благородства, не только отрицая соучастие мадам Дени в похищении рукописей, но и объясняя отъезд племянницы угрозой ее здоровью. Писал герцогу де Ришелье: «Климат Ферне вреден для мадам Дени, врача, который мог бы ее вылечить, здесь больше нет…» В том же письме выдвигал и деловой мотив: «Двадцать лет моей разлуки с Парижем не устроили, а расстроили мою фортуну…» Пытался уговорить Ришелье и других — мадам Дени поехала в Париж и для того, чтобы взыскать долги с неисправных плательщиков, хотя сам герцог к ним принадлежал.
И то и другое было благородными выдумками. Здоровью мадам Дени климат Ферне нисколько не вредил. Что же касается взыскания долгов Вольтеру, кто мог поверить, что она способна выполнить подобное поручение? Все знали, что его племянница отличалась алчностью, но отнюдь не умением распоряжаться деньгами. Она охотно брала их, но либо тратила самым неразумным и нелепым образом, либо прятала чуть ли не в чулок, не как светская дама, но как крестьянка. Посылать мадам Дени взыскивать долги, рассчитывая к тому же получить их самому, было лишено смысла. К тому же надеяться, что ей или кому-либо иному удастся добыть хотя бы десять ливров от столь же прижимистого, сколь великолепного, герцога де Ришелье, Вольтер, превосходно знавший эту черту друга, никак не мог.
Все это писалось лишь для оправдания, маскировки низменного поведения мадам Дени. К тому же, хотя отставка герцога де Шуазеля и поступок генерального контролера Тере ухудшили финансовое положение Вольтера, во взыскании долгов в 1768 году он не нуждался. Продолжая получать 80 тысяч ливров пожизненной ренты, 40 тысяч процентов с удачно вложенного капитала и храня в своем портфеле 600 тысяч ливров, «патриарх» располагал в то время весьма внушительным состоянием.
И щедрость его осталась такой же. Он выплачивал мадам Дени в то время, что она жила в Париже, 20 тысяч ливров ежегодной ренты.
Великодушно отнесся Вольтер и к всем ему обязанной, неблагодарной Мари Корнель-Дюпюи, оправдывая ее бегство из Ферне так: «Моя приемная дочь, сопровождая мадам Дени в Париж, увидит трагедии своего двоюродного деда…», «Что же до меня, — не мог и на этот раз не пожаловаться, — я остаюсь один в пустыне…»
Не меньшую снисходительность проявил он и к главному преступнику — Лагарпу. Резиденту Энону было совсем не трудно его защитить. Несмотря на неопровержимые доказательства виновности облагодетельствованного им молодого литератора, Вольтер сказал «адвокату»: «Он взял рукописи, не спросив разрешения и даже не сказав, это имело крайне неприятные для меня последствия. Однако я прощаю его от всего сердца, считая — согрешил, но без злого умысла, и буду помогать Лагарпу до конца моей жизни». А через несколько месяцев под пером Вольтера воровство, ложь, неблагодарность «дофина Ферне» превратились в «простую неосторожность».
А вот еще оправдываемая Вольтером причина отъезда мадам Дени, может быть, самая важная. Он писал второй своей племяннице, мадам де Фонтен: «Мари Луиза не любила Ферне». Это было правдой. Она рвалась в Париж. Первоначально возмутившись отставкой, данной дядей, затем весьма охотно и с чрезмерной поспешностью, в чем мы могли убедиться, уехала. Ведь местом ее ссылки был не монастырь, не деревня, не провинция, а обожаемая столица. И великодушие Вольтера превратило изгнание в исполнение желаний мадам.
Сама она раскрыла свою «философию» в письме Ваньеру, уже из Парижа, 22 июня 1768 года, кстати, так и не научившись правильно писать его фамилию: «Все наши размышления о жизни сводятся к тому, что нужно ее прожить приятно и ни от чего не огорчаться». Она и не огорчалась. Огорчался Вольтер.
Еще раньше Вольтер открыл эту истинную причину их разлуки в письме от 4 апреля д’Аржанталю много полнее: «Я убежден, что секрет желаний, которые у нее появлялись время от времени (уехать в Париж. — А. А.), — естественная неприязнь к деревенской тишине, которая не может быть преодолена иначе, чем большим стечением гостей, празднествами, роскошью… Но этот шум уже не по моим годам, слабому здоровью…»