— Да, приходится удовольствоваться этим оправданием.
Но как бы они ни желали быть придирчивыми (а они этого вовсе не желали), трудно было найти в этих бумагах, в этой переписке что-либо предосудительное. Напротив, когда чтение было окончено, перед ними выяснилось только несколько интересных фактов из жизни Сергея; из писем Рено, уже страстного деятеля контрреволюции, обрисовывалось несколько подробностей страшных событий французской истории — и только.
— Матушка, был ли я прав, прося вас быть осмотрительнее в этом деле и лично просмотреть его бумаги?
— Конечно, и очень благодарна. Но что же это значит? Откуда взялись эти тяжкие обвинения?
Цесаревич передал то, что он услышал от Сергея по поводу его сношений с лордом Витвортом. Екатерина была взволнована.
— Как же это?.. Такой ошибки быть не может! — смущенно проговорила она. — Я потребую объяснений от Платона Александровича.
Павел молчал, опустив глаза в землю.
— Да, я немедленно же потребую объяснений. Все это произошло от излишнего усердия, но я, во всяком случае, могу оправдывать такую неосмотрительность. Вам, конечно, будет приятно сообщить Горбатову о том, что он свободен. Объясните ему, что тут произошло недоразумение, о котором я искренно сожалею… Ограничьтесь этим, прошу вас. Да, сегодня же он будет свободен!
Цесаревич задумался на мгновение, соображая что-то. Потом вдруг решился и проговорил:
— Мне кажется, что теперь ему будет неудобно оставаться на службе в иностранной коллегии… Матушка, вы ничего не будете иметь против того, если я предложу ему какое-нибудь занятие при себе?
Екатерина нахмурила брови, неудовольствие выразилось на лице ее.
— Вы желаете, чтобы он перешел к вам, недовольный мною? Если и не в иностранной коллегии — ему найдется деятельность, и я именно должна загладить свою невольную ошибку, уничтожить в нем всякое неудовольствие… Я подумаю и найду ему назначение, которым он останется доволен…
— Не было бы жестоко в настоящее время разлучать его с невестой, а она у нас!
— Я, конечно, не стану мешать ему проводить время с невестой! — сухо заметила Екатерина.
Павел уже стал прощаться, но вдруг остановился.
— Ах, Бог мой, я и забыл совсем! — проговорил он. — Если эти бумаги не могли послужить к обвинению Горбатова, то есть еще кое-что… и очень важное. Горбатов сказал мне, что в числе отобранных от него бумаг находятся несколько тетрадей его дневника… Где же они?
Цесаревич вовсе не забыл о дневнике, он сразу заметил, что его недостает. Но сначала не хотел говорить об этом, теперь же он был раздражен. Он сообразил, что дневник вряд ли повредит Сергею, императрица, очевидно, к нему расположена. А, между тем, то обстоятельство, что Зубов осмелился скрыть дневник и не прислал его вместе с другими бумагами, было возмутительно, и он решился вывести это наружу.
— Дневник? Какой дневник? Вы уверены?.. Если был его дневник, то это, конечно, самое интересное в смысле оправдания или обвинения. Вы уверены, что у него эти тетради отобрали?
— С какой же стати ему было лгать?
— Да, конечно! Вероятно, Платон Александрович забыл прислать его… Я спрошу… и тогда все вместе нужно будет возвратить.
Цесаревич простился и вышел. Екатерина долго сидела с недовольным и сердитым лицом. Она даже забыла свои страдания. Как ни постарела она в последнее время, как ни была слаба относительно Зубова, влиянию которого бессознательно подчинялась, которому доверяла безусловно, к ней все же возвращалось иной раз ее беспристрастие, ее любовь к справедливости и прямому образу действий. И она не могла не видеть теперь, как много в деле Горбатова натяжки и фальши.
«Излишнее рвение! — успокаивала она себя. — Конечно, все это происходит и от легкомыслия… это нехорошо!..»
Но внутренний голос твердил ей, что здесь вовсе нет излишнего рвения, вовсе не одно легкомыслие. Здесь вражда, желание погубить человека, здесь обман и ложь.
И не в первый раз, не по поводу модного этого дела говорит ее внутренний, обвиняющий голос, он часто указывает на самые дурные, всегда ненавистные ей в людях свойства человека, которого она хотела считать безупречным. И ей тяжело… ей горько… Сколько раз готово было у нее сорваться гневное, обвиняющее слово и замирало невыговоренное, и она молчала, скрывала свое негодование, — она, которая прежде никогда не молчала в подобных случаях. Но теперь она должна все высказать. Он должен объяснить, должен оправдаться. Она дрожащей рукой написала несколько слов Зубову, раздражительно позвонила и приказала как можно скорее отвезти эту записку светлейшему князю.