— Что же это за безумие, князь? — сказал он. — Что это за варварство? Разве можно допускать ее до такого состояния? Ведь она с ума сойдет, умрет…
— Напрасно вы так думаете, — тихо отвечал князь Еспер. — Отчего же Катерина Филипповна, подвергаясь очень часто и давно, многие годы, этому вдохновенному состоянию, не сходит с ума и не умирает? Напротив, она стала теперь гораздо здоровее, чем была лет десять тому назад… Отчего мы все не сходим с ума и не умираем?
Борис сверкнул глазами.
— Я говорю не о вас, — едва сдерживая бешенство, произнес он. — Я не знаю, кому это может быть полезно… Вот вы спокойны — так и делайте что хотите, но для нее все это не может быть полезно. Посмотрите… видите… Что же это такое?!.
Князь Еспер ничего не отвечал. Он выскочил из комнатки, вернулся в залу и, пробираясь между лежащими и корчащимися братьями и сестрами, отыскал Катерину Филипповну. Она сидела у стены на стуле, с опущенной головой, со скрещенными на груди руками. Она только что пришла в себя.
— Нечего сказать, хорошо вы поступили! — шепнул он ей, весь трясясь от злости. — Вы предали себя и всех нас в руки врага.
— Что такое? Что вы говорите? — стараясь отогнать набегавший на ее мысли туман и понять его слова, спросила она.
— Я говорю — вы нас предали, допустили неверующего человека.
— Он поверит…
— Так пойдите, поговорите с ним, тогда и увидите, как он поверит!.. Идите… идите!..
Он схватил ее за руку и почти силой притащил в маленькую комнату.
— Этот человек находит, что мы губим сестру Нину, что ей вредно состояние благодати! — громко сказал он.
Татаринова теперь уже совсем владела собой.
— Вы так думаете? — произнесла она, обращаясь к Борису.
— Как же иначе я могу думать! — мрачно ответил он.
— Постараюсь изменить ваше мнение и доказать вам, что вы ошибаетесь. Пожалуйста, приезжайте ко мне завтра днем или вечером, — когда хотите, — я всегда дома… Я на свободе поговорю с вами, мне многое нужно сказать и объяснить вам… Обещаете ли вы мне приехать?
— Хорошо, я завтра у вас буду! А теперь, ради Бога, успокойте как-нибудь Нину Александровну… Не пускайте ее туда… не пускайте!
Затем он обратился к князю Есперу:
— Вы были так добры, что привезли меня сюда, и я очень попрошу вас и увезти меня отсюда, мне очень бы хотелось поговорить с вами.
— Я к вашим услугам, — сухо ответил князь Еспер.
Борис сделал глубокий поклон Татариновой, пожал холодную руку Нины. Потом они с князем прошли в комнату, где братья обыкновенно надевали на себя саваны, и сняли с себя эту «ангельскую» одежду. Когда дверцы дожидавшейся их кареты захлопнулись и лошади тронулись, Борис начал раздраженным, взволнованным голосом:
— Я был ко многому приготовлен, но ничего такого не ожидал! И я теперь понимаю, отчего вам так неприятно было везти меня на собрание…
— Может быть, вы хотите этим сказать, — прошипел князь Еспер, — что мы уже не можем рассчитывать на вашу скромность?
Он сам был в таком бешенстве, что позабыл всю свою осторожность. Он уже не трусил, как по обыкновению, или, вернее, трусил до такой степени, что уже не рассуждал и казался храбрым.
— Нет, я этого не хочу сказать, — стискивая зубы, ответил Борис, — вы можете рассчитывать на мою скромность. Но я потребую от вас одного условия.
— А, вы ставите условия!.. Это надо было оговорить заранее…
— Вы меня ничем не смутите, князь, я знаю, что говорю и что делаю, я отвечаю перед своей совестью. Да, я ставлю одно условие: я не желаю вмешиваться в ваши дела, в дела госпожи Татариновой, всех, кого я сегодня у нее видел. Нина Александровна не должна больше принадлежать к вашему союзу, вы должны ее освободить, хотя бы в виду того, что она слишком слаба здоровьем, а рисковать жизнью человека никто не имеет права…
— Она не ребенок, она совершеннолетняя, ни от кого не зависит и сама отвечать может за себя! — прошептал князь Еспер. — И я, право, не понимаю, по какому праву вы вмешиваетесь в ее жизнь… Вы ей не брат, не родственник… Этим вмешательством вы компрометируете Нину Александровну…
Он с замиранием сердца ждал, что ответит ему Борис на это.
«Неужели у них уже решено?.. Неужели она решилась… Нет, не может быть этого!..»
— Я знаю Нину Александровну давно, — сказал Борис, — но если бы я только сегодня ее в первый раз увидел и увидел то состояние, в каком мы ее оставили, я имел бы право говорить так, как я говорю.
И он повторил свое требование таким решительным тоном, что князя Еспера даже всего так и скрючило.