Степан исполнил его приказание.
— Я видел вчера на этом столе большой черный портфель… ты не знаешь — где он? — спросил Владимир.
— Они увезли его вместе с другими бумагами.
— Ты сам видел… наверно?..
— Видел, сударь, своими глазами… Батюшка Владимир Сергеевич, будьте милостивы, скажите — неужто Борису Сергеевичу что-нибудь дурное сделают?
— Ничего не будет! — проговорил Владимир.
— А вот портфель… Вы изволите спрашивать, что ж в нем такое, в этом портфеле, верно, бумаги?
— Что ж другое!
— Да какие бумаги-то?
— Да я, сударь, потому спрашиваю, — вдруг изменяясь в лице и сверкнув глазами, каким-то особенным голосом сказал Степан, — что портфель-то этот ваш и вы изволили третьего дня принести его Борису Сергеевичу…
Владимир взглянул на Степана с изумлением; лицо его вспыхнуло.
— Пошел вон, дурак! — закричал он.
Степан нисколько не смутился. Он был в особенном возбуждении и твердая решимость изобразилась на лице его.
— Иду, сударь, иду… Только ежели, не дай Бог, что с Борисом Сергеевичем случится, — так портфель-то этот ведь ваш он…
— Да что ты, скотина, с ума сошел, что ли? — окончательно выходя из себя, крикнул Владимир, схватив Степана за шиворот и вытолкнув из комнаты.
«Вот еще с этим холопом возиться придется, пожалуй! — бешено подумал он. — Этого еще недоставало!.. Да нет… Вздор какой! Что он может?»
Он пошел к себе в спальню, не зайдя к отцу и матери, разделся и тут только, вытянувшись под одеялом, почувствовал всю свою усталость — весь день на ногах… Во дворце… В тревоге… Он потушил свечу, уткнулся в подушку и через минуту заснул самым крепким сном, как человек уставший, но с чистой совестью.
XXIII. УЗНИК
Всю ночь и весь следующий день прошли для Бориса, как в тумане. Он не знал, куда это его привезли, где он находится.
Офицер ввел его в небольшую чистую комнату. В комнате этой было довольно холодно, так как печка, очевидно, давно уже не топилась и от окон очень дуло. Оглядевшись, Борис увидел кровать, простую железную кровать, с твердым матрацем и плоской, как блин, подушкой. Между двумя окнами, шторы которых были спущены, висело небольшое зеркало; на подзеркальном столике горела лампочка. В комнате стоял затхлый запах.
Вошел солдат, принес грубое, но чистое постельное белье, байковое одеяло.
Офицер спросил Бориса, не нужно ли ему чего-нибудь, не голоден ли он?
Борис отрицательно покачал головою.
— В таком случае, — сказал офицер, — я вас оставлю, спите спокойно и не тревожьтесь, нужно надеяться, что все обойдется благополучно.
Он вежливо раскланялся, позвякал шпорами и скрылся. Борис расслышал щелк замка в двери — и понял, что заперт на ключ. Он потушил лампу и, не раздеваясь, бросился на кровать. Ему сделалось вдруг ужасно холодно, он закутался в одеяло, но озноб не проходил. Тогда он встал, ощупью нашел свою шинель и покрылся ею сверх одеяла. Он ни о чем не был в состоянии думать и, наконец, заснул — утомление взяло свое.
Проснулся он поздно. Все было тихо, не доносилось ни одного звука. Бледный свет глядел в окна. Борис поднялся с кровати, чувствуя разбитость во всех членах. Голова была налита, как свинцом. Он подошел к окну, поднял штору; но ровно ничего не увидел: все окно было замазано белой красной снаружи. Мучительное, тоскливое чувство охватило его. Ему вдруг стало как будто даже дышать нечем, ему показалось, что он замуравлен, отделен от всего света.
Если б хоть малейшая щелка, если б хоть одним глазом можно было увидеть, что там, за этим окном, ему стало бы гораздо легче… Но это невозможно. Оба окна без форточек, только наверху одного из них маленькая жестяная трубка. Он влез в окно, снял с этой трубки крышку. Через нее можно будет хоть что-нибудь увидеть… Приложив глаз, он различил только частую сетку, сквозь которую опять-таки ничего нельзя было разглядеть. Только слабая струя морозного воздуха прорывалась через это отверстие.
Тогда он безнадежно спустился с окна, подошел к двери, попробовал — она на запоре. Но вот дверная ручка зашевелилась, замок щелкнул — вошел солдат. Это был небольшого роста, но крепкий и коренастый солдатик с добродушным, придурковатым лицом, с маленькими ежесекундно мигавшими глазками, с усами, стоящими щетиной. Солдатик вошел с глиняным кувшином и чашкой для умывания. Под мышкой у него было полотенце с завернутым в него куском мыла.
— Ваше с-кородие, дай-ко-с я тебе умыться подам! — добрым голосом сказал он. — Видно, заспался маленько, я прислушивался — тихо. Вот, помойся, ваше с-кородие, а потом я и чайку принесу…