Поэтому они с утра договорились найти Эндену временное пристанище. Если всё пойдёт, как надо, то на следующий день за телом можно будет вернуться – и тогда уже, не торопясь, похоронить.
А если всё пойдёт не так, как надо, то, вероятно, следующего дня они уже не увидят.
Лошадь взошла на холм. Телега встала вровень с плитой, так что остальное оказалось делом нетрудным. Петер взялся за ноги, Кат – за плечи, и они вместе перенесли Эндена на потрескавшийся бетон.
«Не добрались бы падальщики», – подумал Кат. Впрочем, в небе уже давно не было заметно птиц, а животных на пустоши он вообще не встречал – если не считать дохлого существа в яме с чёрной жижей. Даже мухи не спешили появляться, хотя Кат по опыту знал, что мухи слетаются на мертвечину там, где их вовсе не ждёшь. Например, в подвале Ады…
– Откроем ему лицо? – еле слышно спросила Ирма.
Кат пожал плечами.
Петер закусил губу и, путаясь в шнуровке, развязал горловину мешка. Минуту он стоял без движения, со страхом и жалостью изучая черты Эндена – пожелтелую, застывшую маску. Потом, пересилив себя, положил ладонь на лоб мертвеца и помедлил, беззвучно шевеля губами.
– Ладно, – сказал он наконец и отвернулся.
Ирма шагнула вперёд. В руках у неё был венок, сплетённый из полевых цветов – неизвестно, где она их собрала, Кат не видел ни одного цветка с тех пор, как покинул Рунхольт. Ирма пригладила растрёпанные волосы Эндена и пристроила венок на его голове. Лицо её исказилось тиком. Отступив назад, она взяла Петера за руку, и оба замерли, не говоря ни слова.
«Он ведь тогда спросил: может, палки сделаем? – Кат скрипнул зубами. – А я ему: не помешает. Он и пошёл…»
Из-за облачной завесы выглянуло солнце, осветило плиту и лежавшего на ней Эндена. Петер с Ирмой переглянулись и крепче сжали сцепленные руки. «Решили, наверное, что это – добрый знак, – сердито подумал Кат. – Лучше бы пасмурно было. Под солнцем-то он до завтра сильней тронется…»
– Пойдём, – сказал он глухо. – Пора.
И они двинулись туда, куда вели компас и карта.
К оазису.
Вскоре стало теплее, поднявшийся с утра ветер унялся. Над долиной сгустилась блёклая пелена: туман не туман, дым не дым, а так, призрачное марево. В этом мареве расплывались края горизонта, звуки становились плоскими и ненастоящими, а солнечный свет терял силу и казался больным. Под ногами неприятно пружинило, будто Кат шагал по живой плоти, прикрытой слоем дёрна. Лошадь качала головой в такт собственной поступи и, похоже, дремала на ходу.
Повсюду была смерть.
Смерть пряталась в руинах домов, притворяясь сплетением теней – тихая, безглазая, голодная. Когда-то она здесь пировала, когда-то вся пустошь была её охотничьим угодьем. Теперь настало время бескормицы. Надолго ли?
Смертью была пропитана зыбкая почва. Близость Разрыва превратила землю в одну сплошную ловушку. Яма, полная чёрной гущи, могла подстерегать на каждом шагу – замаскированная травой и обломками, скрытая высохшим древесным корнем.
Смерть ждала их позади в облике Эндена. Если даже всё сложится удачно, им предстоит вернуться к телу, которое уже начнёт тлеть, и заняться похоронами.
Смерть готовилась встретить их впереди. В оазисе. В пустыне, где время бежит с десятикратной скоростью, где песок обжигает, как угли, где пневма выходит из тела с каждым ударом сердца.
И ещё – смерть ехала с ними на телеге. Тяжёлая, блестящая, с горящим глазком индикатора на боку.
Конечно, ни о чём, кроме смерти, думать не получалось.
Кат вспоминал день, когда Ада убила Валека.
Он тогда впервые увидел покойника. И испугался. Страшно было потому, что его мёртвый брат совсем не походил на себя самого. Будто кто-то подлый утащил куда-то живого мальчика – шумного, капризного, вертлявого – и взамен принёс неподвижное, чужое существо. У этого существа было скверно сделанное лицо, лишь отдалённо напоминавшее щекастую рожицу Валека – как отвратительная карикатура. Страшней всего становилось из-за чувства, что труп вот-вот задвигается, встанет, начнёт жить своей особой мёртвой жизнью – и это по-прежнему будет труп. Не Валек.
А рядом рыдала Ада. Не переставая. «Я не смогла. Не смогла. Что мне делать, Дёма? Что мне делать?..»
И Кат придумал – что делать. Это было вроде озарения, только наоборот: не свет, а темнота, которая вспыхнула в голове и с тех пор жила там безвылазно.