– Не вздумай! – прикрикнул голос. – Глаз выдавлю!
– Давай, развлекайся. Я успею. Десять. Одиннадцать. Двенадцать.
– Ну и кто теперь полоумный? – спросил голос с отвращением. – Ты понимаешь, что мы с тобой можем там и остаться? У тебя совсем мало пневмы. Обратно не выберемся!
– Двадцать один. Двадцать два. Двадцать три.
– Прекрати! – завопил голос. Ноги вдруг подогнулись, Кат с разбегу грохнулся на землю. Ударился грудью, приложился подбородком.
– Двадцать четыре, – он сплюнул кровью, подогнул колени, перевернулся на спину. Рюкзак мешал встать. – Двадцать пять. Двадцать шесть.
– Нет, – спокойно сказал голос. – Так дело не пойдёт.
Кат заморгал, приходя в себя.
Он сидел за покрытым клеёнкой столом под большим развесистым кустом сирени. Было тепло, у ног покачивались на длинных стеблях маки. Один качался сильнее прочих: внутри гудел, проталкиваясь наружу, шмель. Вот выбрался, сердитый, и полетел в глубину сада, и исчез в мешанине глянцевых зелёных пятен. А маки остались стоять – полные млечного сока коробочки, пушистые листья…
– Давай поговорим, Демьян, – сказал голос.
Кат поднял взгляд и увидел того, кто сидел напротив.
Бен Репейник унаследовал от отца широкие плечи и падающую на лоб чёлку. От матери достались янтарного цвета глаза. Одет он был необычно – в чёрный облегающий тело костюм с золотой шнуровкой под горлом.
– Ну говори, Основатель, – сказал Кат.
– Можно просто Бен, – отозвался тот и положил на стол обтянутые перчатками руки. – Тебе удобно тут? Или, может, предпочтительнее городская резиденция?
Сирень исчезла, благоухающий сад превратился в обои на стенах гостиной. Под потолком вспыхнула люстра, которую давным-давно купила Ада, и которую Кат никогда не зажигал. Слева образовался камин: пахнуло непривычным весёлым теплом. На столе соткалась из воздуха вечнохолодная бутылка, вся матовая от измороси. Рядом сверкнула гранями наполненная всклень стопка.
Кат взял стопку и опрокинул в рот. Ему порой снилось, что он выпивает, но при этом водка во сне всегда оказывалась без вкуса и запаха, и отличалась от воды только тем, что её было как-то тяжело глотать. Сейчас родились те же ощущения.
– Себе налей, – сказал он, двигая стопку к Бену.
Бен нервно усмехнулся:
– Не пью. Идиотский обычай.
– Во сне-то можно, – пожал плечами Кат.
– Это не сновидение, – сказал Бен. – Я добрался до твоего таламуса и синтезирую группы сигналов от органов чувств. Пытаюсь найти нужный подход.
– Вот, значит, как, – покивал Кат. – А сам тоже в этом таламусе сидишь? Потому что мы с тобой вроде бы рядом находимся.
Бен поморщился:
– Что за вопрос… Я – сложнейший объект энергетической природы. После известных событий неразрывно связанный с твоим телом. Субъективно это выражается в том, что я вижу твоими глазами, слышу твоими ушами и так далее. Оттого мы и наблюдаем единую на двоих реальность. К сожалению, контроль над организмом перешёл ко мне только четверть часа назад, поэтому ещё не всё получается, как надо. В частности, я не могу заставить тебя остаться на Вельте. Биологический механизм перехода в Разрыв очень сложен. Понятия не имею, как ты это делаешь. Во всяком случае, пока.
– Это всё прекрасно, – Кат закинул ногу на ногу, – но время-то идёт, а мы треплемся попусту.
– Время здесь движется очень медленно, – сказал Бен. – Весь разговор с самого начала занял десятую долю секунды. Это же просто импульсы в мозгу.
– Ладно, – сказал Кат. – Выкладывай, что хотел.
Бен подался вперёд, соединив кончики пальцев таким образом, что получилось нечто вроде шалаша.
– Не буду взывать к здравому смыслу, так как убедился, что логика для тебя – пустой звук, – сказал он деловито. – Перейду сразу к предложению. Суть в следующем. Ты перестанешь мешать ходу эксперимента и поможешь устранить Петера с Ирмой. Взамен я обязуюсь в кратчайший срок наладить оборудование, которое способно перевести человека в нематериальную форму. Технически это несложно: капсула Такорды, хоть и повреждена, но вполне ремонтопригодна. С твоей помощью мы по частям доставим капсулу с Батима на Китеж, прямо туда, где живёт Ада. И успеем задействовать устройство раньше, чем разрушится дом. Вы станете абсолютно неуязвимыми к воздействию Разрыва – и, полагаю, бессмертными. Иными словами, получите вечную жизнь. А я получу свободу, избавившись от телесной тюрьмы. Что скажешь? По рукам?
Кат осушил ещё одну стопку, по-прежнему не ощутив ни вкуса, ни градуса. Но – видимо, чисто по привычке – на душе стало немного спокойнее.