Подсвечник он держал криво, одна из свечей сгорбилась, восковые наросты покрывали её бок, как опухоли. Однако фитиль горел чисто, без копоти.
– Ещё минуту, и пойдём отсюда, – сказал Кат. – Разговор есть.
– Угу, – ответил Петер сдавленно, будто сдерживал тошноту. Возможно, так оно и было.
Когда Кат вернулся на кухню, Ада стояла у окна, бесполезно глядя в кромешную тьму за стеклом. Пальцы выбивали затейливую дробь по подоконнику, точно она играла на пианино без клавиш. Хотя печь давала не так уж много тепла, на Аде по-прежнему было только платье: шаль и кофта, аккуратно свёрнутые, лежали на стуле. Ей всегда становилось жарко после кормления.
– Ладно, – сказал Кат. – Я пошёл. Завтра утром зайду, приберу тело.
Она кивнула, не отводя глаз от окна. Пальцы повторяли один и тот же ритм: тук-тук-тук, тук-тук-тук-тук, тук-тук. И снова: тук-тук-тук, тук-тук-тук-тук, тук-тук. В воздухе всё ещё пахло перегаром, словно дыхание стропальщика жило отдельно от его тела – уже мёртвого.
– Доброй ночи, – сказал Кат.
Ада коротко вздохнула и, оборвав дробь, стиснула кулаки.
– Мне очень стыдно, – сказала она. – Я ужасно себя вела. Прости, пожалуйста.
– Ладно, – сказал Кат снова.
Ада подошла к нему, потирая плечи. Прижалась, уткнулась лбом Кату в грудь.
– Прости, Дёма, а? – попросила невнятно.
Кат постоял с минуту, потом обнял Аду, осторожно, как будто у неё были сломаны рёбра или ещё что.
Лампа неподвижно висела перед самым его носом. Кат обвёл взглядом кухню – старый буфет, ледник, печь с фигурными, сказочными изразцами, сдвинутый к стене стол, затоптанную скатерть на полу.
– Прости, – глухо повторила Ада.
– И ты меня, – сказал он.
II
Любая реформа общественного устройства являет собой попытку уменьшить людские страдания путём решения материальных проблем. Это как если бы врач пользовал больных, просто облегчая симптомы их хворей. А ведь ещё Гиппократ учил, что избавиться от болезни можно, лишь искоренив её причины. Под причинами же страданий я понимаю алчность, жажду насилия, безразличие к чужим бедам и проч.
Нет, ну насморк, скажем, лечить бессмысленно. Но общественные язвы – не насморк. Сами не пройдут.
Господину Основателю стоило бы об этом поразмыслить. Возможно, его эксперимент увенчался бы успехом, если бы он взял на себя роль наставника для людей, которые отродясь не знали других богов, кроме сосущих энергию чудовищ. Проработал бы нравственные законы, подвёл бы под это дело подходящую новую философию, внедрил её в массы. Ну, и так далее.
Вместо этого Основатель дал подопытным общий язык и неограниченные возможности. Свободу пользоваться божественными дарами – как для устранения материальных проблем, так и для устранения друг друга.
Лучший Атлас Вселенной
– Полагаю, – сказал Кат, – стоит объяснить, что сегодня произошло.
Ночь неторопливо, снежинка к снежинке, укрывала мостовые молочно-белой глазурью. За поволокой туч плыли два светлых пятна, побольше и поменьше – Великий и Малый месяцы. В этот поздний час люди сидели по домам, и почему-то казалось, что именно теперь, опустев, город обрёл истинное обличье: без суетливых прохожих, без карет и ломовых телег, без разносчиков, попрошаек, городовых. Только чёрные утёсы зданий и молочные реки улиц. И два разновеликих глаза в небе. Таков был Китеж – ночной, настоящий.
– Я знаю, что произошло, – сказал Петер, пряча нос в засаленный воротник куртки. – Ваша супруга больна. Она – гаки, верно?
Он быстро успокоился, этот воспитанный мальчик. Или очень хорошо скрывал волнение.
Кат сделал несколько шагов в молчании.
– «Гаки», – повторил он. – Мы здесь говорим «упырь». Это на словени, на нашем языке. Да, всё так, как ты сказал. Но есть ещё кое-что. Важное.
Петер кивнул, ожидая продолжения.
– Я – тоже упырь, как она, – сообщил Кат. – Правда, моя болезнь зашла не так далеко, я способен держать себя в руках. В отличие от Ады.
Ещё дюжина молчаливых, долгих шагов. Кат оглянулся; по старой привычке он всегда брал под контроль то, что творилось вокруг, и особенно сзади. Привычка не раз спасала ему жизнь. Но сейчас позади была только улица, припорошенная снегом, на котором чернели две цепочки свежих следов.
– Она не умеет останавливаться? – спросил Петер негромко.