Заскорузлыми, скрюченными от деревенской работы пальцами оборванные люди торопливо свертывают цигарки.
— Звидкиля вы?
— 3 Москвы.
— Кто в Москве? Нимци?
— Не були, тай не будуть!
— Як не булы? Та разве ж не бралы они Москву?
— С чего вы взяли? Никогда на свете!
Лесные люди переглядываются, но не выказывают удивления. Мы раздаем газеты, листовки, их жадно расхватывают.
Теперь наша очередь задавать вопросы:
— Как называется деревня?
— Эзерцы…
— Где немцы?
— Немцев не видели давно.
— Федоров проходил?
— Проходил три дня назад. Не здесь, а стороной. Тысяч двадцать его людей проходило.
— Тю, больше — тысяч сорок! С пушками, — поправляет другой.
— Как пройти к Федорову?
— Вот так прямо идите, будет скоро село Кухецка Воля, там спытаете…
— Как же вы встречались с федоровцами и не спросили их, кто в Москве?
— Мы спрашивали.
— Ну, и что они вам ответили?
— То же, что и вы.
— Значит, вы им не поверили?
— Поверили. Ну, все ж таки не лишнее спросить.
— На всякий случай! — улыбается Кравченко.
— Ось так! — усмехается вожак отряда.
Садимся на траву, местные партизаны угощают нас хлебом, я перевязываю раздробленные пальцы на руке пожилого бойца. Он вооружен старинным охотничьим ружьем с двумя стволами и огромными курками.
— А як же вы так? — спрашивает он все еще с оттенком недоверия. — Так и едете сами, от села до села?
— Так и едем, — отвечаю я. — Да и вы вроде так же. Як у писни:
— Да, немае й хаты, — печально говорит раненый. — Хату мою сожгли, сына убили… Сын был в комсомоле при Советах…
— Як же вы думаете дальше воюваты с такими ружьями?
— А ми пидемо до Федорова. Он же примет. Он обещал. Зробим тут одно дило и пидемо до нього в отряд…
— У нас, в моем сели Деревок, дуже много боялись советских партизан. Бандеровцы — гитлеряки мутили народ, балакали — советские партизаны разбойники, сред них нет ни одного украинца, только евреи и цыгане. И нам було трудно, нам кричали в моему сели:
«За кого ви воюете? Кого защищаете? Своих или чужих?..» Свои родственники и то боялись пустить нас ночувать. А теперь, как пришли советские партизаны, народ увидел, где правда, и отшатнулся от немецких наймитов..
— Партизаны панськую землю знову дилять миж селянамы. Панськых коней и волив раздають незаможным. Це Советська власть знов до нас прийшла…
Возбужденным рассказам местных партизан не видно конца. Нужно ехать дальше.
— А што у вас тут на возах? — с любопытством спрашивают партизаны. — Дуже высоки возы!
Кравченко объясняет им, что это походный лазарет. Всем отрядом провожают нас с полкилометра.
— Вот так езжайте! — показывает вожак отряда и понижает голос: — Спросите в Кухецкой Воле старосту Довганя, скажите— Грицько прислал. Староста там нимцямы поставленный, но ничего человик — договориться можно.
В селе Воля Кухецка
Под вечер доезжаем до Воли Кухецкой.
У въезда в село высокий крест, увешанный расшитыми полотенцами. На площади у церкви — музыка, небольшой оркестр — скрипка, гармонь, бубен. Много девушек. Они в белых платочках, в новых лаптях, в белых, выстиранных онучах. В ответ на наши приветствия дружно, хотя и с опаской, отвечают:
— День добрый!..
Что за праздник сегодня? Ах, да, воскресный день!..
Чувствуем на себе настороженные, изучающие взгляды. Неясно различимые лица возникают и скрываются при нашем появлении за маленькими окнами хат. За каждым нашим шагом следят, хотя никто нас не останавливает, не расспрашивает. По словам местных партизан, немцев и полицаев в селе нет. Однако врага можно встретить и там, где его и не ожидаешь.
Идет по улице старик с клюкой, в длинной белой рубашке, подпоясанной веревкой.
Диду, де тут живе староста?
— А ось же, прямо напроты вас…
Староста Довгань не приглашает нас в свой дом. Он стоит на крылечке, что-то обдумывает, разглядывая нас и наши возы.
— Вам кланяется Грицько, — говорит Кравченко.
Староста делает вид, что не слышит.
— Ночуваты будете? — спрашивает он.
— Нет, повечеряем и дальше…
Он раздумывает, потом решительно сходит с крыльца:
— Пишлы…
Проходим мимо хороших домов под железными крышами. Останавливаемся около небольшой бревенчатой избушки. Староста стучит в окно. Старый пес, заросший длинной грязной шерстью, с трудом выбравшись из подворотни, лениво брешет на нас. Две курицы бродят у ворот, тощие, голенастые, взлохмаченные. Старуха, приложив ладони к вискам, смотрит на нас через оконце.