— И я там долго работал. И, кажется, видел вас где-то, — улыбается Дружинин.
— Скажите, доктор, а когда вы ехали сюда — у вас было хоть приблизительное представление о том, что именно вас ожидает, в каких условиях придется вам работать? — спрашивает Федоров.
— Перед вылетом я встречал в Москве Яременко, Емельянова… Кое-что они мне рассказали…
— Значит, видели Емельянова? — оживляется Федоров. — Как он себя чувствует, как его здоровье? Поправляется? Замечательный человек. Он пришел к нам в соединение беспартийным, фельдшер с небольшим опытом, а как работал! Он рассказывал вам о летчиках? А говорил, как на санях мы возили за собой всю весну раненых и Емельянов лечил их на морозе? Не хватало инструментов, медикаментов, перевязывал холстом, оперировал пилой-ножовкой. И не только наших раненых лечил, помогал населению. Как сейчас, помню эту крестьянскую девочку Клаву — так ее, кажется, звали, Владимир Николаевич? Ей раздробило ногу осколком, и наш партизанский фельдшер Емельянов ее спас. И сестер он обучал, и продукты доставал по деревням, и перевязочные материалы для раненых. Но, конечно, по-настоящему развернуть медико-санитарную службу не мог — слишком многого для этого тогда не хватало.
— Надо прямо сказать, — продолжает Федоров, — слабость санчасти — это наша вина, наш просчет. Когда мы в Чернигове до прихода немцев готовили кадры, закладывали базы, мы предусмотрели и медицинских сестер, и перевязочные материалы, и хирургический инструментарий, а о врачах-специалистах не подумали. Считали, что раненых будем оставлять в селах, отправлять на самолетах. Но ведь далеко не всегда может прилететь самолет. Для него нужно готовить специальную посадочную площадку. А оставлять раненых по селам… Представьте себе — вы воевали с человеком два года, на ваших глазах он вырос как коммунист и патриот, стал мастером своего дела, взорвал десяток поездов, уничтожил сотни гитлеровцев, и что же — оставить его беспомощного в селе или землянке, куда через полчаса придут враги?
Конечно, пока есть хоть какая-нибудь возможность, мы будем нести его за собой.
Федоров нахмурил густые брови, и голос его зазвучал сурово:
— Хотя бы двадцать человек потребовалось, чтобы нести одного раненого, хотя бы люди были предельно утомлены— все равно у нас святой закон: раненых не бросать… И тут особенно важно — быстрее поставить бойца на ноги, возвратить его в строй. У нас медицина связана с политикой больше, чем где бы то ни было. В тылу вы лечили раненого за тысячу километров от его однополчан, от его части. Здесь вы будете лечить на виду у всех. О каждой вашей удаче будут говорить: «Ну вот, видите, теперь у нас появился хирург — теперь и воевать не страшно!» А каждая ваша неудача будет резко понижать моральное состояние бойцов. Здесь мы все в куче, одной семьей. Присмотритесь к людям, к обстановке, потом поговорим подробнее.
Он крепко жмет мне руку, пристально глядя в глаза.
Люди санчасти
— Наконец-то. А мы вас ждем, ждем. Больше недели, как получили радиограмму из Москвы о вашем вылете. Вы не обедали? Одну минутку, сейчас устроим. Пойдемте…
Михаила Васильевича Кривцова — коротко остриженного моложавого врача — можно принять за студента- первокурсника. Он окончил медицинский институт накануне войны, работал хирургом в медсанбате в действующей армии, а с месяц назад прибыл в соединение Федорова. Михаил Васильевич держится уверенно, как старый опытный партизан, но, видно, ничто здесь не потеряло для него острой прелести новизны, и он рад от души, что может поделиться со мной своими впечатлениями.
— Ваш самолет приземлился? Вам повезло! А мне пришлось прыгать с парашютом. Чертовское ощущение! Летишь неизвестно куда. Неизвестно в чьи руки. Целые сутки потом ходил как оглушенный. Когда вылетел сюда, мне почему-то казалось, что здесь везде и всегда стреляют. А здесь тихо, правда? И работы пока нет. Ни одного раненого…
— Как? Ни одного раненого?
— Пока ни одного. Всех, какие у нас были, мы из Борового самолетами отправили в Москву. За месяц я сделал только одну операцию. Жаль, что нет Свентицкого. Он тоже ждет вас с большим нетерпением. Ушел в отряд, возможно, там и заночует. Опытный врач, но не хирург, а терапевт. Сложные операции делать не решается. Вот наша операционная. Тут принимаем и амбулаторных больных…
Низкая, темная палатка из тяжелого брезента. Четыре столба посередине. Трава растет внутри палатки. Деревянный чурбан вместо скамьи.