— Тимофей Константинович, що це воно буде? Чи вы тикаете, чи що? А нам со старухой що робить?
Бесконечная вереница повозок, автомобилей, пешеходов… Люди, держа за руки детей, несут узлы на плечах…
В Глухове, небольшом городке в 45 километрах от Шостки, улицы и площади переполнены автомашинами, повозками.
Ночью, с винтовкой на плече, хожу около нашей колонны машин. Не только спать, сидеть не хочется. И многие на площади не спят, ждут чего-то, прислушиваются…
Миллионы людей снялись с родных мест. Как во времена Аттилы и Чингис-хана! Что делать? Если гитлеровские армии не остановить — они вытопчут все, истребят человечество.
Наутро все несколько успокаиваются. Сидя на повозках и на траве, эвакуированные из Шостки завтракают, матери кормят детей. Так проходит день. Выстрелов не слышно, самолеты не появляются. Может быть, напрасно мы поторопились уехать из Шостки? В больнице осталось кое-что из оборудования лабораторий — можно было бы еще захватить.
Под вечер два грузовика движутся в Шостку. В одном из них Савин — директор гастронома.
— Савин, вы куда?
— Домой…
«Видимо, действительно не так уж велика опасность, если люди возвращаются домой», — думаю я и принимаю решение побывать в Шостке.
— Сеня, — говорю шоферу, — заводи мотор. Поедем за этими машинами.
И вот мы опять в родном городе. Никто нас не задерживает. Безлюдно на улицах. Пахнет цветущими липами. Идет старуха с ведрами. Останавливаем машину.
— Бабуся, нимцив немае?
— Я их не бачила… Хай их чорты бачуть!..
Едем дальше, и вдруг из-за угла одноэтажного каменного дома выскакивают несколько десятков бледно- зеленых фигур с автоматами. Трещат выстрелы. Шофер передней автомашины убит. Мотор заглох, машина стала. Шофер второго грузовика и Сеня резко тормозят.
Немцы с автоматами бегут к передней машине. Из нее выходит Савин, бросает гранату. Оглушительный взрыв. Несколько гитлеровцев падают на мостовую, остальные поворачивают и бегут под защиту каменных стен.
Все это происходит мгновенно. Сеня разворачивает грузовик и на предельной скорости мчит обратно к Глухову. Треск и вой мотора так сильны, что не слышно — есть ли выстрелы сзади. «Ах, да! И мне ведь нужно стрелять!» Снимаю винтовку и делаю несколько выстрелов вдоль пустой улицы. Словно это может кого-нибудь напугать, остановить!
Как и в прошлую ночь, долго не могу уснуть. Хожу в темноте по площади около наших автомашин и думаю о Савине: «Как много, оказывается, значит решительность, личная отвага. Мирный штатский человек, директор гастронома, и смог… Правда, сам он, наверное, при этом погиб. Погиб, как герой…»
Темная фигура появляется передо мной. Не верю своим глазам:
— Савин, это вы?
— Я.
— Как вы ушли?
— Пробежал огородами, потом во дворе школы спрятался за поленницу дров, а когда совсем стемнело — вышел в поле.
По велению сердца
Тридцать два дня двигался на восток наш эшелон с сотрудниками и оборудованием больницы. Нас направили в Бийск, на Алтай, за несколько тысяч километров от родных мест. В полной сохранности довезли мы ценный груз. Сибиряки дружески приняли нас, быстро разместили по квартирам.
Я работал старшим хирургом госпиталя и заведующим бийским городским отделом здравоохранения. Здесь разместились десятки госпиталей, поликлиник, детских яслей… Работа была сложная, разносторонняя, поглощала много времени и сил. Однако, куда бы я ни шел, за что бы ни принимался, меня преследовало тягостное ощущение недостаточности, неполноты всего, что я делаю.
Чем бы я ни был занят, я видел перед собой родные места, захваченные врагом. Киев, Чернигов — древние наши города. Что стало с ними? Что стало с людьми, среди которых я вырос, с кем сдружился?
Каждую ночь, несмотря на усталость, долго не ложился спать, чтобы услышать сводку Информбюро.
Особенно волновали сообщения о действиях партизан. «В Киевской области партизаны уничтожили… В Черниговской области партизанские отряды вывели из строя…»
Вот с кем хотелось мне быть тогда! Один партизан, даже глубоко штатский, не прошедший военной подготовки человек, вроде Савина, действуя в немецком тылу, может уничтожить врагов не меньше, чем искусный снайпер на фронте!..
Курьером и истопником в горздраве работала Анна Григорьевна Седых, пожилая, многодетная женщина, жена фронтовика. С утра до вечера она была в движении, пилила дрова, колола их, носила тяжелыми охапками, ходила по городу с папкой в пургу и мороз. Она была коренная сибирячка, с широким, скуластым, обветренным лицом, с сильными руками, сдержанная, немногословная. Однажды она вошла ко мне в кабинет, стала у порога.