— Вы считаете нормой врача десять — двенадцать больных в день?
— Ну, пусть пятнадцать — восемнадцать, как будто это меняет дело! Представьте даже, что мы трое будем творить чудеса. А где у нас персонал? Где медицинские сестры? Здесь называют медицинскими сестрами деревенских девушек, еле-еле умеющих наложить повязку. Тут есть милая девушка Аня, мне пришлось с ней однажды оперировать, она не понимает, что такое костотом, кусачки, у нее во время операции инструменты падают из рук…
— Но ведь можно подготовить сестер.
— Для этого нужно несколько лет. Я работал в Париже, в госпитале Сент-Женевьев, там готовили операционных сестер три года, прежде чем подпустить их к столу.
На заседании подпольного обкома
Вернувшись в лагерь, иду к Федорову доложить о результатах осмотра Лысенко.
Федорова нет, он уехал в отряд.
— Пройдите к Дружинину. Он только что был здесь, посмотрите, вот там занимаются подрывники, к ним он пошел, — посоветовали мне в штабе.
— Владимир Николаевич? Да, был совсем недавно. Пройдите вот за те дубы, там, должно быть, на строевых занятиях с новым пополнением.
— Пять минут, как ушел от нас. Узнайте в палатке разведки — он, кажется, туда пошел.
Лагерь действительно похож на город. Всюду люди, везде занятия. В центре группы партизан лектор с погонами капитана на оструганной белой доске пишет углем математические уравнения, химические формулы. На земле обрезок железнодорожного рельса. Садясь на корточки, подкладывая в ямку под рельс небольшой желтый ящик, лектор говорит об электрических и химических взрывателях.
На соседней поляне инструктор с погонами младшего лейтенанта обучает группу деревенской молодежи пехотному строю. Почти все хлопцы без оружия, в деревенских свитках, многие в лаптях.
По лесной тропинке гонят коней на водопой. Около костра пожилая женщина варит в ведрах обед, по лесу разносится запах дыма и мясного борща. Звонкий женский голос зовет: «Марина, ходи скорей, тащи корыто, вода зогрилась».
В полуоткрытой палатке походной типографии девушка, повязанная платком, набирает свинцовые буквы. Седой партизан в немецкой пилотке, сидя под дубом, шьет суконные брюки на ножной швейной машине.
— Доктор, вы меня ищете?
— Вас, Владимир Николаевич…
— Были у Лысенко?
— Был.
Докладываю о болезни Лысенко, о разговоре со Свентицким.
— Какое впечатление произвел на вас Свентицкий?
— Откровенно говоря, странное. Конечно, бывают люди, которые говорят не о том, что они могут сделать, а о том, чего они не могут сделать. Но такие люди стараются обычно замаскировать свое бессилие. А он как будто хвастается им.
— Да, на взгляд свежего человека он должен показаться странным, — улыбается Дружинин. — Но это самый обыкновенный западноевропейский, буржуазный врач. И, пожалуй, Свентицкий лучше многих из них. Попал к нам случайно, но, с точки зрения западных мерок и требований, работает, я бы сказал, хорошо. Конечно, слепо доверять ему нельзя, однако при нашем остром недостатке врачей…
— В 1939 году, после освобождения Западной Украины, меня послали работать в Тернополь, — продолжает Дружинин. — Там довелось встретить очень похожего на Свентицкого почтенного доктора. Доктор удивлялся, как у нас в партийном аппарате, в облздраве люди работают с утра до полудня, и уверял меня: «Это ненормально! Человеческий организм такого напряжения долго выдержать не может». Сам он вставал в десять часов утра, с одиннадцати до часу принимал больных, обедал, отдыхал, а вечером шел в гости, играл в карты, занимался музыкой. А кругом деревни, где люди никогда в жизни не видели врача, жили в чесотке, с насекомыми и незатухающими очагами сыпняка. И, конечно, когда такой доктор начинает философствовать…
— Воздух! — кричат вдали.
— Воздух!..
— Воздух!.. — предостерегающе кричат вблизи.
Гул самолетов нарастает с такой стремительностью, словно они летят не по горизонтали,' а падают с неба. Вой, визг металла. Разрыв неподалеку в лесу. Второй разрыв. Вдруг резкий удар воздушной волны меня валит с ног, земля и ветки летят в лицо. Так же быстро, как возник, гул самолетов затихает. Становятся слышны голоса.