Вспоминал, как в июне Семихватский сам приезжал и предлагал хороший участок для икропора. Недалеко от поселка. Это был действительно хороший участок. Такса за крышу была двадцать процентов, это было известно, но Степан уточнил. У него тогда глаз задергался.
— Я тебе буду отдавать? — спросил Ваську угрюмо.
— Чего? — не понял фактический хозяин всей икры в районе.
— Двадцать процентов?
— Ты чего? — нахмурился Семихватский.
Два мужика смотрели друг на друга. Кобяков стоял с топором в руках, в дверях сарая — только насадил новое топорище, капитан был в грязных сапогах, ментовских штанах и цветастенькой рубашке с коротким рукавом. Кобяков был старше на десять лет и по привычке смотрел на Ваську как на молодого и неумного:
— На месте твоего батьки отхерачил бы по локоть эти твои трудовые... — сказал спокойно.
Васька пристально и безбоязненно рассмотрел Кобяка, бросил травинку, что жевал, и, молча повернувшись, пошел к калитке. Он ждал такого исхода, шел с лучшим участком, но получилось, как получилось. Было в поселке несколько таких, которые портили общую картину и не давали Ваське покоя. Он и хотел, и даже добивался от них повиновения общим правилам, но и, где-то в глубине, уважал. Как раз за то, что они не повиновались. Он, родившийся здесь при других понятиях о жизни, чувствовал, что не хочет, чтобы все сдались. Что в этой упертости есть что-то такое, что отличает серьезных поселковых мужиков от остального мира. Его собственный отец был среди непокорных.
Обдумывая эти противоречия, капитан шагал широкой пыльной улицей мимо одноэтажных, обшарпанных бетонных домов с редкими однобокими лиственницами, чуть поднимающимися над крышами, машинально кивал на приветствия молодых, стариков, которых знал, называл по имени-отчеству...
Летом они легко могли накрыть Кобяка, но не трогали. Они отлично знали, что мимо них он эту икру не провезет. На материк было две дороги: морем или воздухом. И обе вели через поселок, то есть через них.
Степан захлопнул борт, танкетка стояла боком в реке, выхлоп глухо бурлил в воду, всплывал и стелился по поверхности белым дымом. Тихо было, большие морские чайки на галечном островке то затихали, то сразу все принимались что-то выяснять. Степан глянул на насыпные быки Старого моста, на их сгнившие, наполовину размытые срубы, заросшие тальниками. Он с мужиками когда-то делал этот мост. Васьки Семихватского отец на бульдозере тогда работал... Когда же такие вот труженики появились в их краях? — подумал.
Во дворе загнал тягач за баню, взял шмотки, оружие, оглядел кабину не без сожаления — семь последних лет заезжал он на вездеходе на участок. Жена Нина сразу поняла, что что-то не так. Его не было полтора месяца, но даже и не взглянул. Не спрашивая ни о чем, помогала молча. Степан ходил по сараю между подготовленными ящиками с продуктами и снаряжением. Рюкзак собирал. Вниз зимние вещи сложил. Еды на дорогу, патроны. Лицо было совершенно спокойным. Даже жену мимоходом обнял пониже талии, от чего она вздрогнула.
— Если кто там чего... тебе или девчонкам... Скажи... Степан шкуру с живого снимет. Так и скажи. — Он сел на стул и стал наматывать портянки.
— Деньги, дрова есть. Ничего. Я буду появляться.
— Что случилось, Степа?
— Не знаю. Пусть они сами решают, что случилось, а я пока подожду.
Грубыми толстопалыми руками обнял Нину, прижал, не глядя в глаза, так, чтобы она ничего в них не прочла, и вышел за дверь. Собаки, визжа, рвались с цепей. Степан наклонился к молодому Чернышу, но, подумав о чем-то, посмотрел на него, прижавшегося к ногам, отпихнул и отвязал старого. Карам рванул к тягачу и заплясал у двери. Степан, не обращая на него внимания, прошел огородом, пролез в дыру и исчез в лесу. Следом мелькнули задние лапы собаки.
3
Генка забрался в самые верховья Секчи. Места тут были неперспективные по соболю, сплошные каменные россыпи, куда надежно уходили зверьки, кроме того, соболюшки в верховьях ключей делали гнезда, и Генка в таких местах капканов не ставил. Он поднимался выше зоны леса, поискать сохатых или северных оленей. Последние очень любили эти укромные, закрытые от северных ветров склоны.