Подъехали к самым стланикам — надо чего-то городить, не в «Урале» же сидеть. Стланик наверху, на перевале, сам знаешь, мелкий, не спрятаться, ничего. А снега уже навалило по яйца, давай мы таскать по этим корягам барахло вниз по расселине. Андрюха нашел хорошее место — ямку такую ручей выгреб из-под стланика, над нами почти полностью крыша получилась, уже снегом заваленная. Ну, мы там подпилили, красоту навели, лежанки поделали, я лопатой все дырки снегом закидал. Все бы ничего, да с дровами херово — не в лесу. Набрали мелочи, да досок из машины принесли...
— Все борта мне пожгли... — вставил дядь Саня довольно.
— Чего сидите, наливайте! — скомандовал Колька и сам же стал разливать. — Двое суток сидели, хорошо не холодно было, градусов десять-пятнадцать, может, да, дядь Сань?
— Ну, — кивнул дядь Саша, — ты лучше вспомни, как бутылку потерял.
— Я потерял? — возмутился Колька. — Андрюха! Короче, была у меня в заначке пластиковая полторашка хорошей гамызы, градусов семьдесят...
— Здорово, мужики... — в избу, нагибаясь, входил высокий и сильно худой старик.
— Здорово, Трофимыч, к столу как раз! — радостно заорал Поваренок, сунул ему руку и пододвинул табуретку. — Тяпнешь, бать?
— Не-е, пейте. — Трофимыч большой крюковастой рукой оперся на стол.
— Вы уж все, что ли? Сложились? — обратился Трофимыч к дядь Саше.
— Ну...
— Меня-то еще не возьмешь? — Дед почему-то говорил хмуро.
— Куда тебе? — Дядь Саша перемешал рыбный салат и зачерпнул ложкой.
— На мой участок. Ты меня возил, когда...
Дядь Саша прожевал, облизал губы, усы отер, думая о чем-то. Все примолкли. Поваренок соображал, как изменится маршрут, Жебровский напрягся, что опять может отложиться.
— У меня немного. Я да кобель, да мешка три барахла... До Генки меня только, а там он на «Буране», я с ним вчера по рации говорил.
— Что там, снег есть? — спросил Жебровский.
— Нету. По верхам только... — ответил дед, едва взглянув на Жебровского.
— У меня, значит, есть, — обрадовался Илья.
— Ну, Генка говорит, на якутской стороне снега полно, а у нас с ним на Юхте нет. Дак что? — опять обратился он к дядь Саше.
— Не знаю, Трофимыч, как вон... Москвич... да и ехать-то как? В кабине нет места больше.
— Это ладно, до Медвежки если, там двести верст всего. Я и на шмотках могу, сверху. — Колька наливал, щуря глаз и делая вид, что налить ровно его интересует никак не меньше. — Тулуп есть... Ну, давайте!
Закусили. Дядь Саша потянулся к Поваренковской «Приме».
— Моих попробуй, — предложил Жебровский.
— Что у тебя, — дядь Саша взял пачку в руки, понюхал, вытянул сигарету, — тоже без фильтра?
— С Кубы присылают. Настоящий табак. Бери! — предложил и Кольке.
Закурили втроем.
— Ты давно уж не был у себя, Трофимыч! Тяжело будет! — Колька наливал себе пива в кружку. — Капканья заржавели небось, взял бы кого в напарники.
Трофимыч не отвечал Поваренку. В нем не было той радостной, нетерпеливой лихорадки, что трепетала в Жебровском. В нем, казалось, вообще мало осталось эмоций, только тихая решимость ехать. И мужики это чувствовали. Может, и не понимали — Трофимыч с виду все-таки слабоват был для охоты, — но и отговаривать не смели. Глядел дед колюче.
Помолчали.
— У тебя вещи дома? — спросил дядь Саша.
— Ну. Заедете, что ли?
— Заедем, чего же...
Лицо Трофимыча, худое, в глубоких морщинах, давно не бритое и обросшее белыми волосками, не изменилось, но вздохнул он облегченно, посмотрел на Жебровского:
— А ты на Сашкином участке? — спросил, будто маленько извинялся, что набился в попутчики.
— Да...
— Хороший участок, маловат только, а так Сашка-то рукастый, царствие небесное. Я бывал. Сходились иногда: Генка Милютин, Сашка, да я. — Дед вдруг ощерился малозубым ртом: — Раз неделю пьянствовали! Хороший год был. Мы пьем сидим, а у нас соболя ловятся — во как бывало!
Дед замолчал. Потом стал подниматься.
— Ну ладно, пойду кобеля привяжу, чтоб не ушел куда, давайте... — Трофимыч подал всем руку, — а то я своих разогнал, не пускают, старуха с дочкой... ревут, суки!
Трофимыч натянул шапку на уши и, застегивая ватник, вышел.
— Старый уже, за семьдесят, а тянет! — Дядь Саша сидел, вольно откинувшись на стуле и глядел вглубь стола. — Всю жизнь в тайге, а все равно...