Ответ на этот вопрос состоит как бы из нескольких слоев. Прежде всего, каждый учитель имеет свои индивидуальные склонности, конкретные физиологические особенности, привычки, свой склад ума. Но более глубинный ответ заключен в самой сердцевине той культуры, которая породила ушу. Китайская почва определила момент передачи традиции и восприятия "истины" непосредственно лично, как момент интимного общения ученика с мастером, а фактически - человека с Дао. Происходило то, что называлось "Великим следованием", когда человек своей волей, своим сердцем уподобляется потоку Дао и, таким образом, не имеет "постоянного сердца", проще говоря, индивидуальной души. Своей душой ученик сливается с сердцем учителя, а следовательно, и с потоком истинной традиции. Так происходит акт усвоения культуры, а она интимизируется, сокращаясь до индивидуальной личности и одновременно раздвигая свои рамки, в бесконечность.
Личная передача, позволяющая интериоризировать понятие "истинного" в мире, делает человека всем. Этот процесс присутствует в обучении ушу в предельно концентрированном виде и позволяет уловить "невыразимо-утонченную природу" ушу вне форм и даже, в конце концов, вне образов, исключительно как момент трансформации воли.
При полном единстве и повторяемости этого момента конкретно-личностная ориентация обучения приводила к несхожим внешним проявлениям, равно как несхожи у двух людей почерки, даже если они и учились у одного наставника. Ведь, по большому счету, передавались принципы, а форма служила лишь емкостью для этой передачи.
Содержание не зависит от упаковки, 'равно как кувшин не определяет, что в него налито, а единство принципов не ведет к единой форме.
Традиция "истинной передачи" жива в Китае и до сих пор, хотя поддерживается крайне небольшим кругом традиционных школ. Их миссия передать целиком тот духовный импульс, который был воспринят их предшественниками сотни лет назад. Если нет "истинного ученика", соответствующего самой глубине культуры ушу, то лучше не обучать никого, нежели преподавать недостойному, или, как говорили в школах ушу, "лучше уж вовсе не передавать, нежели передавать поверхностно". Базовый трактат по искусству меча одной из старых школ ушу '"Наставления по мечу Куньу" объяснял:
"Иметь возможность передать и не передать - это значит потерять человека. Не уметь передавать, но передавать - это значит потерять искусство меча. Но если предположить, что человек - не истинен, то лучше потерять и человека, и искусство меча". Истинная традиция останется жить лишь в сердцах достойных и открытых для Неба людей как бесконечный импульс духа совершенномудрых древности.
ПРИВЕСТИ В ГАРМОНИЮ
"ВОЕННОЕ"
И "ГРАЖДАНСКОЕ"
Каноны ушу утверждают: настоящий мастер должен быть не столько блестящим бойцом, сколько всесторонне развитой личностью, что требует само понятие всеохватности мастерства - гунфу.
Казалось бы, этот тезис о единстве боевого и культурного начал, силы и интеллекта не вызывает сомнений, но оказывается, для Китая он не сводился к несколько утрированному утверждению о том, что "надо работать не только руками, но и головой". Столетиями Поднебесная империя стремилась найти равновесие между двумя важнейшими антиномиями, обозначаемыми, с одной стороны, как "военное", или "боевое"
(у), и с другой стороны, как "гражданское", или "культурное" (вэнь). Как мы увидим позже, перевод этих понятий весьма относителен и никоим образом не отражает их реального содержания, так что не стоит фиксироваться на нем.
По своей сути "вэнь" и "у" были конкретной проекцией космической связи взаимодополняющих сил инь и ян, которая приводила мир в гармонию, а государство - в благоденствие. Лишь немногим людям китайская традиция приписывает полное сочетание гражданского и военного. Например, шаолиньские монахи наряду с тренировкой ушу в равной степени изучали "гражданские" дисциплины - литературу, небуддийские тексты, стихосложение, каллиграфию и т.д. Один из величайших мастеров ушу за всю историю Китая У Шу (XVI век), создатель грандиозного компендиума "Записки о боевом искусстве", прославился также как астроном, географ и историописатель. Такие люди служили примером в любой школе ушу, и про них ходила поговорка: "Тому, кто обладает помимо военных достоинств еще и гражданскими, нет необходимости вступать в поединок".
Но что вообще китайская культура подразумевала под "вэнь" "гражданским" или "культурным началом"? В обиходе "гражданское" понималось как знание классической литературы, каллиграфии, стихосложения, составления петиций, прошений и других документов, знание конфуцианской философии - одним словом, всего того, что необходимо "благородному мужу" для выполнения своей функции служения правителю. Но существовал и более глубинный смысл понятия "вэнь".
"Вэнь" включает в себя такие понятия, как "культура", "литература", "текст", "письмена". Нетрудно заметить, что культура понималась как фиксация Знания в виде письменного текста, не случайно в Китае так высоко ценился всякий иероглиф, ибо он заключал в себе некую вселенскую мудрость. Вэнь - это также небесные невидимые письмена, которые перенесены на землю в виде каких-то изображений, например, схемгексаграмм или иероглифов. Таким образом, они опосредуют связь человека и Неба. Сама культура - вэнь - есть обнаружение глубины небесно-священного в человеческо-профанном создании, и в то же время мера человека культурного в человеке природном.
Оказывается, что вэнь - это не просто некие гражданские науки, но глобальный способ, позволяющий коррелировать поведение человека в обществе, устанавливая связь через его поступки и ритуалы с высшими началами. Известно, что культура для самою Конфуция была способом воспитания "благородного мужа": "Учитель (Конфуций) наставлял посредством четырех начал: культуры, праведного поведения, честности и искренности". Вэнь становится мостком между непроглядной, ускользаюше-далекой глубиной Космоса и реально осязаемым миром человека. Если эта связь через "письмена культуры" утрачивается, то человек теряет некий "внутренний принцип", одухотворенность поступка.
В период ранней китайской государственности в обществе преобладало мнение, что военное и гражданское следует сочетать как внутри одного человека, так и в политике государства, что нашло свое отражение в концепции - "военное и гражданское следуют вместе". Многие китайские правители не чурались демонстрировать свое боевое мастерство, что еще выше поднимало их престиж как людей абсолютных и совершенных, преисполненных Небесной силой. Рассказывают, что правитель У-ван - "Воинственный" (IV век до нашей эры) из известного своей военной мощью царства Цинь любил состязаться со своим чиновником Мэн Юз в поднятии тяжелого треножника и немало преуспел в этом. Правда, однажды он сильно повредил себе коленную чашечку, вероятно, мениск, и соревнования на этом закончились. Начиная приблизительно с этого времени, чиновникам и аристократии в обязательном порядке предписывались занятия воинскими искусствами, а в VII веке требования знаний ушу были введены даже в придворные экзамены на чиновничью должность.
Понимание неразрывной целостности культуры заставляло конфуцианцев обращать особое внимание на сопряжение военного и гражданского в образе китайского "благородного мужа" (цзюньцзы), идеально воплощавшего в себе такие качества, как справедливость, человеколюбие, почитание ритуалов.
Культурно-упорядочивающее начало в таком человеке как бы оттенялось через его военные достоинства, хотя, несомненно, сам Конфуций выше ценил именно "письмена культуры". Но и само военное начало - это часть глубочайшего ритуала, соотносящего человека с сакральными силами мира.