Позже в жизни я также изучал искусство длинного шеста, который можно использовать против короткого меча или длинной алебарды. Но это также представляло собой мертвые знания низшего порядка. Это искусство сравнимо с обломанным рогом или фениксом без шпор. Где оно может пригодиться? Сверх тех вещей, которые я здесь перечислил, нет, наверное, ничего кроме того, что я уже выучил".
Напомним - перед нами слова великого даосского мага Гэ Хуна, по легендам ставшего бессмертным, который, как видно, отводит немалое место в своем духовном становлении боевым искусствам. Да и само мастерство его чудесно, не случайно от одного Хуна замертво падают два разбойника и одна лошадь. Путь воина - это проживание своей жизни как глубочайшего акта культуры через занятия боевыми искусствами.
Сочетание военного и гражданского соответствовало особому моральному императиву настоящего бойца испокон веков. Например, "тот, кто не искушен в военных и гражданских науках, не должен передавать знания ушу" - гласили "Наставления в мече Куаньу", так как такой человек не способен достаточно полно выразить существо "истинной традиции". Гармония двух начал должна проявляться и в самой манере поведения бойца в соответствии с правилами "боевой морали" - удэ.
Казалось бы, тяжелые тренировки, жестокие поединки должны сделать такого человека суровым, нечувствительным к окружающим. И сегодня сплошь и рядом встречаются люди, считающие заносчивость и грубость едва ли не признаком настоящего бойца. А вот мастер тайцзицюань Чэнь Синь в своих наставлениях так описывал облик истинного бойца: "Не кичлив и не бахвалится, поведением мягок и приветлив. И если мы и говорим об обучении боевому искусству (военному), то в его сердцевине тем не менее заключено гражданское (в данном случае именно культурное) начало".
В знаниях ушу существуют две крайности, в которые нередко впадают поклонники боевых искусств. На первых этапах им свойственно переоценивать значение боевого аспекта ушу, которое понимается лишь как искусство боя.
Кажется, что все занятия подчинены лишь тому, как эффектно и быстро одолеть соперника. Трудно понять, что эти боевые формы - врата в глубокий мир наиболее тонких духовных структур человека, а следовательно, и универсальный путь воспитания, не ограничивающийся лишь искусством самозащиты. Но может наступить и другая крайность за глубокомысленными и напыщенными рассуждениями о "внутренних основах" ушу забывается, что все начинается с тщательной отработки боевых элементов, простейших навыков укрепления физического и психического здоровья. Таким образом, из ушу может пропасть вообще боевой аспект, как, например, это случилось в современном тайцзицюань или спортивном ушу.
Целостность, объемность жизни, ее постоянная неоднозначность, кажущаяся противоречивость, ведущая ;на самом деле к единству, - это путь полнокровного существования человека вообще, а не только бойца ушу. Об этом универсализме принципов боевых искусств образно говорил один из канонов тайцзицюань: "Одна деревянная подпорка не удержит всей конструкции, одной ладонью не сделаешь хлопка в ладоши.
Это справедливо не только для гражданской основы и боевой тренировки, но и для всех явлений в мире. Гражданское - это внутренний принцип, а боевое - это внешнее множество техники. Внешнее множество техники без внутреннего принципа - всего лишь отвага глубокого свойства. Тот, кто обладает лишь внутренним принципом без внешней техники, кто лишь думает об искусстве покоя и ничего не знает о способах ведения поединка, проиграет, едва допустив малейшую ошибку".
Итак, параллельное воспитание двух начал способно сформировать того, кого даосы называли цюаньжэнь, - "человека целостных свойств". Поэтому мы и говорим, что ушу не только мощное боевое искусство, не только эффективная система физического оздоровления, но это еще и путь проникновения в духовные измерения бытия, умение видеть за обыденностью действия живую душу "человека целостного" во всей ее полноте и единстве с окружающим миром.
УЧИТЕЛЬ
НРАВСТВЕННЫЙ ИДЕАЛ
ТРАДИЦИИ
Больше всего историй и легенд ходит, конечно же, о мастерах ушу. И все же есть много недосказанного и прежде всего невыразимого, ибо фигура китайского мастера ушу предельно мистична.
О китайских носителях ушу писать чрезвычайно сложно. Слишком далеко отстоят они от нас, слишком высок и далек их нравственный идеал, заложенный в самой сути традиции китайской мудрости. Мы говорим об их отдаленности, но подразумеваем не время, но огромную духовно-пространственную дистанцию.
Жизнь, творчество, идейные концепции мастеров ушу невозможно изложить тем общепринятым языком, каким мы привыкли описывать "жизненный путь" западных знаменитостей. Причина тому не в отсутствии у нас их биографий.
Скорее наоборот, их достаточно много, начиная, от династийных историй, кончая семейными хрониками и устными повествованиями, но повергает в недоумение их поразительная схожесть, будто речь идет о собирательном идеальном образе Мастера.
В их биографиях нет ничего, что говорит о мастерах ушу как об активных, творческих личностях и новаторах, творцах, настойчиво утверждающих приоритеты своих жизненных принципов, философии или концепций, что обычно высоко ценится в западной традиции. В Китае же мастер ушу явно неприметен и своей жизнью лишь повторяет общий абрис Дао. Он вплетен в цепь пространственно-временной передачи Учения, поэтому для китайской традиции имеет большее значение, у кого он учился и кто стал его учеником, нежели доскональная точность в описании его биографии. Личная драма творчества остается "за кадром".
Более того - и это покажется нам парадоксальным, - в метафизическом плане не важно, чему и как конкретно они обучали. В конечном счете мастер всегда передает Дао, он сводит свою жизнь к многозвучию абсолютной творческой пустоты, он рассыпается, диффузирует в переливах жизни и при этом отсутствует в какой-то конкретике. Этот акт самоутраты в многоликости форм обозначался в традиции как сань - "рассеивание". Величайший мастер тот, кто сумел уйти от личностности передачи, от собственного субстанционального "я" в мир "утонченного" (мяо), "сокровенного" (сюань) и "бесформенного" (усин). Поэтому мастер как данность отсутствует (что, кстати, не исключает, а лишь подтверждает существование вполне реальной личности наставника) , существует лишь его Мастерство.
Миссия этих людей - в передаче "истинной традиции". Они - лишь отсвет "лика безликого", того, что пустотно, неуловимо-всеобще и что на словах обозначается как Дао, но которое лежит за рамками обыденно-чувственного понимания и всяких словесных объяснений.
Жизнеописания мастеров стереотипны и явно собирательны. Мы без труда насчитаем не больше десятка возможных сюжетов, по сути дела - мифологем, из которых складывались биографии великих учителей ушу. На первый взгляд нас может удивить, что все они совершали одни и те же поступки, например, могли передвигаться, не касаясь ногами земли, расшвыривали десятки противников, оставались неуязвимыми для ударов мечей и копий.
Такая стереотипизация - отнюдь не насильственное обезличивание, характерное для технократических культур, обозначаемое как "единство людей", где мы, самоуспокаиваясь, создаем мифы о каких-то личностях вполне средних и вполне понятных нам людях. В китайской культуре "передача духа" есть факт вполне реальный, чувственно-ощутимый и представляет собой высочайшее вознесение каждого до вершин наиболее талантливых и мудрых людей, где личностная конкретика - имя, внешний облик, даты жизни - уже ничего не прибавит к экспрессивности и истинности общей картины духовного и физического совершенства таких людей.