К тому же символ ценен для человека лишь настолько, насколько он способен узреть за внешней оболочкой внутренние, видимые лишь духовному взору структуры. А этот духовный взор — «взирание вовнутрь», как говорили в школах ушу, — дается как часть исключительного общего состояния человека.
Трактат «истинного человека», а таким считался всякий настоящий мастер ушу, представляет особый медитативный текст, и вне зависимости от конкретного содержания позволяет человеку пережить полноту собственной природы, данную как полнота природных свойств мастера ушу, составлявшего тексты. Таким образом, трактаты по ушу служили во многом не пособиями, а стимуляторами работы сознания, постоянно «напоминая» об ушу, причем отнюдь не как о способе боя или даже самовоспитания, но как о типе миропереживания.
Существовали и другие способы, позволявшие ученику полностью идентифицировать себя с Великим Мастером.
Сложность заключалась в том, что большинство великих мастеров ушу были либо полностью легендарны, либо, когда-то реально существуя, настолько обросли мифами, что сами превратились в легенду. Достаточно напомнить, что центральные фигуры китайского пантеона ушу — Бодхидхарма, Чжан Саньфэн, будучи вполне реальными персонами, вообще никогда боевыми искусствами нс занимались и на действительную историю ушу влияния не оказали. Другие же люди — также реальные и жившие не так давно, в XIX–XX веках, например, Сунь Лутан, Ян Лучань, Хо Юаньцзя — настолько срослись с фольклорными рассказами о народных героях-бойцах, что отделить правду от вымысла представляется абсолютно невозможным, да и само ушу не потерпит этого, ибо исчезнет ореол той удивительной чудесности, который окутывает боевые искусства. Но такие легенды делали фигуры этих люден привлекательными для сотен последователен, воздействовали на сознание занимающихся, все глубже вводя их в мир истинных ценностей китайских боевых искусств. Последователь ущу таким образом приобщался к мифу об ушу, а следовательно, и к чудесному мифу о самом себе.
Показательным моментом является также то, что в ушу не существует степеней мастерства, подобно тому как существуют «пояса», «даны», «кю» в каратэ.
Есть лишь мастер и ученик, перерастание ученика в мастера — процесс, не соизмеримый с показателями нашего, сущностного мира. Нельзя стать мастером на треть или наполовину, при этом любой учитель остается лишь вечным учеником.
Никаких формальных подтверждений истинности мастерства быть не может, ибо достижение гунфу в конечном счете всегда есть обретение мистического опыта школы.
И тем не менее определенный документ все же иногда выдавался. Обычно он представлял собой обычный лист бумаги с каллиграфической надписью тушью. В нем говорилось, что такой-то действительно являлся учеником такого-то мастера. И все, больше в нем ничего не говорилось. Документ не свидетельствовал ни о «степени мастерства», ни о том, что предъявитель сего прошел курс обучения по какому-то стилю, — все это показалось бы нелепым любому последователю традиционного ушу. Он свидетельствовал о большом — о преемствовании «истинной передачи».
Мастер брал на себя немалую моральную ответственность, «подписываясь» под всеми поступками ученика. В ученике воплощался дух школы, он концентрировал весь опыт своих предшественников и призван был передать его последователям — «передать чашу истины, не расплескав». Дурной поступок перечеркивал весь смысл школы, «выбрасывал» ее за пределы морально-этических концепций ушу. Известны случаи, когда мастера полностью прекращали преподавание, узнав, что их ученик убил кого-то на турнире или начал демонстрировать приемы где-то за пределами школы. И все же вероятность ошибки в выборе была невероятно мала, ибо сама традиция «школьного» воспитания, складывающегося веками, гарантировала от этого. «Небесный талант», раскрывающийся внутри школы, представлял собой своего рода духовную элиту ушу, гарантируя сохранение «истинного ушу» на фоне общего, зачастую бесталанного энтузиазма.