Хотя было еще раннее утро, солнце палило немилосердно. В практически обесцвеченном, белом небе, изливающем на ссохшуюся, покрытую крупными трещинами землю невыносимую жару, не гостило ни облачка. Ветерок, порывами долетающий из долины не только не ослаблял мучений, а даже наоборот, — обжигал и без того больную, зудящую кожу. Тень нисколько не спасала, но оказывала, тем не менее, некоторое психологическое воздействие.
Милатохены чувствовали себя не на много лучше. Имеющие от природы насыщенный красный цвет, они походили теперь на гигантских вареных раков, уныло бродящих небольшими группками по деревне безо всякой цели.
— Однако, совсем плохо, — печально сказал мне Ритер-На.
Его старая морщинистая кожа совсем съежилась, глаза обильно слезились, и вождь часто моргал ими, однако, не вытираясь, чтобы не подумали, что он плачет.
Мы сидели в уединенном местечке в густой рощице неподалеку от деревни, которое аборигены называли Тирампи-Уа-Да, что означает «Утреннее Место Размышлений Вождя». Есть еще «Вечернее Место Размышлений», оно располагается по другую сторону деревни, у небольшой группы скал. Я часто посещал их вместе с Ритер-Ной.
— Воды мало, приток Шаабы высох, а озеро цветет и гниет, — продолжал горестно он. — И Микке совсем худо. Сегодня вечером всей деревней будем молиться Великому Отма-Ту… А что делать, если Всемогущая Маала нас не слышит?
Я неопределенно воздел глаза к ненавистному небу, проглядывающему сквозь пожухлую листву дубравы.
— Как думаешь, Поль, стоит нам заплатить дань этим подлым, вонючим как дерьмо старого зарпуса, дартохенам, коли Микка отправится на днях в долгий путь до Парс-Здаалги?
Микка — парень чуть постарше меня (если правомочно, однако, сравнивать наши возраста), которого здесь называют «эниал», то есть человек, имеющий общие корни между двумя различными племенами. Корни эти, правда, должны быть высокого ранга — вождя, шамана или великого воина. Дартохены — родственные племена, контролирующие большую реку Шаабу к юго-западу от владений милатохенов, у которых я осел. Они были довольно-таки воинственны и вели полукочевой образ жизни, нередко нападая на своих соседей. Микка, а до него Дурба, убитый в стычке с турамиями, кочевниками с востока и Ирмат, нелепо погибший на охоте, являлся связующим звеном между этими двумя племенами, и по-хорошему договориться с дартохенами на счет воды мог только он. Однако, Микка не к месту заболел, подхватив какую-то заразу и, несмотря на неимоверные старания нашего шамана Фар-О-Пута, собирался в мир иной — по местным поверьям, счастливую страну Парс-Здаалг.
— Нужно уходить на север, в леса, — сказал я. — Или к ватанам, на запад, к морю. Да хотя бы к горам на северо-востоке, недалеко ведь!
Я это твержу ему уже три или четыре года, но у нас всегда происходит один и тот же разговор, слово в слово.
— Почему, о всезнающий Поль?
— Милатохены страдают! Ты и другие вожди в от ответе за свой народ…
— Это наша земля! Земля наших предков!
— Здесь плохо, сам же видишь.
— В этой долине погребены тысячи поколений славных сынов Великого То-Хена, здесь выросли мой дед, отец, я, три моих сына и семеро внуков. На самом деле нас очень много! Больше чем есть!..
Интересная логика, всегда отмечал я на этом месте.
— …Ты просто не видишь тех, кто сейчас в Парс-Здаале, тех, кто наблюдает денно и нощно за нами! Разве можно покинуть их, порвать нить, пуповину, связывающую нас с ними? Разве на земле предков может быть плохо?!
— Нужно собрать совет, — уклончиво ответил я.
Вождь задумчиво потер свои уши, которые у аборигенов, длинные и узкие, с характерным «пяточком» мочек, достигают скул. Сей же жест означал усиленную умственную деятельность.
— Надо подумать, — наконец, сказал он. — В нашей деревне эниала дартохенов больше нет. В Сиалпене тоже. В Тритуре их и не было никогда, больно они уж далеко от этих мест…
Перечислить остальные пять деревень Ритер-Не не дал мальчуган, ломившийся напролом через кусты. Он подлетел к нам и, с вытаращенными от страха глазами, начал оказывать формальные знаки внимания — сначала вождю, а потом и мне, как «Могучему и Мудрейшему Человеку-с-Неба», толком не отдышавшись и запинаясь на каждом хвалебном слове. Пот градом катил с него, заливая раскосые ярко-желтые глаза с узким вертикальным зрачком, как у земной кошки.