Чего надо? – тут же просунулся в чулан плечистый караульный.
Выводи по нужде! – требовательно заявил Каморин.
Часовой замялся.
Не велено… – пожал плечами он. Узникам повезло. Их страж был, кажется, робок и мягкотел. Тем хуже для него.
Я т-те дам – не велено! Ты кому это говоришь? Перед тобой уполномоченный окрвоенкома! – наседал Василий Андреевич, забавляясь растерянным видом караульного. – Я вот тебе наделаю здесь кучу на полу – сам языком вылизывать будешь! Веди! Быстр-ро!
И, не дожидаясь ответа, вышел в коридор. Караульный завозился, вынимая из кобуры тяжеленный маузер. Каморин резко схватил его за ствол, дёрнул и вырвал из рук бойца. Это было чистейшим безумием, но повезло: пистолет оказался на предохранителе. Тут же широкая ладонь Лобанова, каморинского товарища, плотно зажала рот караульного. В тусклом свете керосиновой лампы на тумбочке видны были лишь его испуганно выпученные глаза. Василий Андреевич от души засветил ему в лоб рукояткой пистолета, и он обмяк. Его втащили в чулан и закрыли дверь.
Каморин, Лобанов и Щукин, осторожно, озираясь, вышли из дежурки. В ней никого не было. Бойцы толпились у броневиков и открытых ворот. Вот бы когда пригодилась щукинская граната! Но теперь надо уходить.
Айда, ребята! Самое время! – шепнул Каморин, и трое друзей врассыпную бросились к невысокому забору. Василий Андреевич успел подтянуться и перемахнуть, выронив при этом маузер. Щукин и Лобанов были грузноваты и замешкались. На них налетели, спохватившись, супонинские бойцы, повалили, стали вязать ремнями по рукам и ногам.
Каморин бежал через хлёсткие кусты в направлении Ильинской улицы. Вслед ему грохнули три выстрела и затопотали сапоги преследователей. Они, конечно, не видели его и поддерживали направление наугад. Во всяком случае, больше не стреляли. Уже хорошо.
Свежий, чуть сыроватый ночной воздух встречным ветром ввинчивался в лёгкие, раздувал их так, что кололо в груди. Хорошо, что курить бросил. Ничего, ничего… Лишь бы до Ильинской площади добежать без приключений, а там и “Бристоль” рядом. Там Нахимсон. Предупредить его нужно.
Но преследователи были настырны. Ухающий топот то слышался позади, то отклонялся в сторону, но Каморин неизменно слышал его за спиной. И, только миновав Варваринскую улицу, Василий Андреевич понял, что, кажется, оторвался.
Чуть умерив бег, Каморин выскочил на Ильинскую площадь и устремился в сторону Угличской, на которой и была гостиница “Бристоль”. Но уже на самых подступах к ней навстречу Василию Андреевичу выскочил патруль из трёх милиционеров. Он налетел с разбегу на одного из них и едва не сбил с ног. Все трое дружно насели на него, повалили и заломили руки.
Первое отделение милиции было тут недалеко, в углу Ильинской площади, возле Афанасьевского монастыря. Когда Каморина привели в дежурную часть, там, помимо дежурного, сидел ещё какой-то милицейский чин. Судя по всему, из начальства. Патрульные, сдав задержанного и коротко доложив, ушли, и началась нудная процедура оформления.
Он назвался Николаем Уткиным, рабочим-путейцем. Объяснил, что у перекрёстка Пробойной и Варваринской на него напали четверо неизвестных, отобрали деньги и документы и бросились наутёк. Пытаясь их преследовать, он и натолкнулся на милицейский патруль.
И ведь, главное, что обидно-то? – взглядывал он в смурные милицейские физиономии, будто призывая их в союзники. – Нашли ж ведь кого грабить, сук-кины дети! Простого трудягу, каждая ж копейка на счету! Ну, я и взъярился, что ж это, в самом деле!
Благородный гнев, значит, – гадко усмехнулся начальник. – Понимаю… А вот мне всё кажется, Уткин, что где-то мы с вами встречались. Бывают же такие наваждения, а?
Н-нет… Не припомню. А вы сами-то кто будете? – простодушно улыбнулся Каморин.
Греков, – коротко представился начальник. – Зам по розыску.
А-а… Нет. Не виделись, товарищ Греков. Я не по вашей части, – покачал головой Каморин. – Я вообще ни в полиции, ни в милиции не бывал раньше, так что…
“Греков… Греков…” – вспоминал Каморин. Нахимсон предупреждал. Тип весьма подозрительный. И надо ж было этому чёрту так невовремя оказаться здесь!
Ну, утро ночи мудренее, – опять ухмыльнулся Греков и встал со стула. – Завтра выясним, какой вы Уткин, по чьей вы части и где мы с вами встречались… Встречались ведь!
Василия Андреевича препроводили в камеру. В её просторном, рассчитанном на большой приток постояльцев чреве ночевали всего трое. Один был здорово пьян, мычал, икал и, мучительно трезвея, болезненно мотал головой. Второй сидел на топчане, ёрзал, хрустел трухлявым соломенным матрасом, вздыхал и зевал. Третий спал. С аппетитным, утробным храпом. Сутки с лишним не спавший Каморин задул принесённую караульным свечу, вздохнул, лёг на топчан и затих, закинув руки за голову. Что ж, можно и вздремнуть. Теперь ничто не мешает. А утро ночи и в самом деле мудренее. Усталость взяла своё, и Каморин отключился. Намертво. Без сновидений.
Проснулся он от грубых толчков в бок. С трудом разлепил глаза и увидел над собой встревоженное лицо сокамерника.
Вставай. Ну! Вставай же. Слышь, стреляют… По всему городу палят, что за чёрт…
Каморин, не выдавая беспокойства, прислушался. Треск винтовочной и револьверной пальбы долетал отовсюду, и трудно было сказать, в какой стороне стреляют. Казалось, что везде. Сердце упало. Так надеялся он, так хотел, вопреки всему, чтобы у Перхурова сорвалось. Но нет. Что ж, судьба и так достаточно поулыбалась им.