взгляд, с радужкой цвета ореха и подобный глазу змеи. Однако Обри не такой великий художник, как Гольбейн 2 . Он не
умеет запечатлеть для вечности личность в одной ей присущих чертах на фоне ее сравнения с идеалом. Он живо описывает глаза, нос, ноги, мимику своей модели, но он не умеет
оживить всю фигуру в целом. Старик же Хокусай хорошо видел, на что следует обратить внимание, как на характер-ность, а что является более общим. У Обри не было такого
дара.
Если бы книга Босуэлла состояла из десяти страниц, она
была бы давно ожидаемым произведением искусства. Сущность
доктора Джонсона состоит из общих мест и притом самых
вульгарных; описанных со своеобразной грубостью, на которую
Босуэлл был способен, и это придает ей в своем роде уникальное
качество. Эта грузная пропись сродни сочинениям этого же ав-тора, и из нее можно бы извлечь одно Scientia Johnsoniana 3 с со-ответственным акцентом. Босуэллу не хватало ни смелости, ни чутья сделать такую выборку.
Искусство биографа состоит именно в выборе. Ему нечего
заботиться о правде; он должен творить из хаоса человеческих черт. Лейбниц говорит, что, создавая мир, Бог выбрал
1 Уильям Гарвей — английский медик и анатом XVI–XVII вв., основоположник физиологии и эмбриологии.
2 Ганс Гольбейн — один из величайших немецких художников
XVI в.
3 Scientia Johnsoniana — «Знание о Джонсоне» ( лат. ).
xxxii
лучшую из возможностей. Биограф, как низшее божество, умеет выбирать из человеческих возможностей единствен-ную характерную. Он не должен ошибаться в искусстве, как
Бог не ошибается в своем милосердии. Необходимо, чтобы
прозрения обоих были непогрешимы. Терпеливые демиурги1
собрали для биографа мысли, чувства, события. Их работа
содержится в хрониках, мемуарах, письмах, заметках. Из
этого грубого материала биограф выбирает то, из чего может создать образ, не похожий ни на один другой. Нет нуж-ды, чтобы он совпадал с тем, который в свое время был создан
Всевышним, главное, чтобы он был неповторимым, как и лю-бое из творений.
К несчастью, биографы обычно думали, что они историки.
Этим они лишили нас восхитительных портретов. Они пола-гали, что нас может интересовать только жизнь великих людей.Искусству чужды эти соображения. В глазах художника портрет Неизвестного, писанный Кранахом, имеет такое же значение, как и портрет Эразма2. Ведь не из-за имени Эразма эта
картина неподражаема. Искусство биографа — придать жизни бедного актера такую же ценность, что свойственна жизни
Шекспира. Лишь низкий инстинкт заставляет нас с удоволь-ствием отмечать узость грудной клетки в бюсте Александра
или прядь на лбу Наполеона... Мы ничего не знаем о Моне Лизе
(быть может, это даже лицо мужчины), и оттого ее улыбка
еще более таинственна. Лица, нарисованные Хокусаем, наводят
на глубочайшие размышления.
Если браться за искусство, которым занимались Босуэлл
и Обри, без сомнения следует не кропотливо изображать величайших людей своего времени или давать характеристи-1 Демиург — создатель, творец в древнегреческой философии.
2 То есть уже упоминавшегося Эразма Роттердамского.
xxxiii
ки самым знаменитым персонам прошлого, а рассказывать
с таким же тщанием жизни отдельных людей, каковыми
бы они ни были: божественными, посредственными или пре-ступными.
xxxiv
ЭМПЕДОКЛ
Мнимый бог
2
Никто ничего не знает ни о его рожде-
нии, ни о том, как пришел он в мир.
Эмпедокл появился у золотистых бе-
регов реки Акрагас, в прекрасном го-
роде Агридженто1, спустя некоторое
время после того, как Ксеркс прика-
зал бить море цепями2. Предание го-
1 Агридженто (Агригент) — город на западном побережье Сицилии.
2 Легенда рассказывает — когда в 480 г. до н. э. буря разметала
понтонные мосты, наведенные для переправы персидской армии
через Геллеспонт, разгневанный Ксеркс приказал сечь море плеть-ми и кидать в него цепи.
3
ворит, что одного из его предков тоже звали Эмпедоклом, но
никто этого человека не знал. Под этим, без сомнения, нужно понимать, что он был сыном самого себя, как и подобает богу. Ученики Эмпедокла уверяют, что прежде чем обре-сти славу на полях Сицилии, он уже четырежды жил на свете: был растением, рыбой, птицей и девушкой. Он носил
пурпурный плащ, на который спадали его длинные волосы, вкруг головы была золотая повязка, на ногах медные сандалии, в руках он часто держал гирлянды, сплетенные из лавра
и овечьей шерсти.
Возложением рук он исцелял больных и пел стихи Гомеров-ским распевом1 с торжественными ударениями, стоя на колес-нице и подняв к небу голову. Толпа народу шла за ним и пада-ла ниц, слушая его поэмы. Под чистым небом, освещающим
нивы, люди отовсюду приходили к Эмпедоклу с руками, пол-ными приношений. Он приводил их в экстаз, воспевая боже-ственный свод из кристалла, громаду огня, что мы называем
солнцем, и любовь, которая подобно огромной сфере объем-лет все.
Все существа, — говорил он, — суть только разрознен-ные части этой сферы любви, в которую проникла ненависть.
И то, что мы называем любовью, есть стремление соединиться, поглотиться и раствориться, ибо когда-то все мы, нахо-дившиеся в лоне шарообразного божества, были расторгну-ты враждою.
Он возвещал, что настанет день, когда божественная сфера
восполнится вновь после всех преобразований душ, ибо Мир, что мы знаем, есть дело ненависти, а его соединение будет делом любви.
1 Имеется в виду гекзаметр — стихотворный размер, которым
были написаны, в частности, «Илиада» и «Одиссея» и который
прекрасно передают в своих переводах Гнедич и Жуковский.
4
5
6
Так пел он проходя по городам и полям, и медные Лако-нийские1 сандалии звенели на его ногах и перед ним звучали
кимвалы2. А между тем из пасти Этны подымался столб черного дыма, бросавший тень на всю Сицилию.
Подобный властителю небес, Эмпедокл был одет в пурпур
и опоясан золотом, тогда как пифагорейцы ходили в простых
льняных туниках и в обуви из папируса.
Говорили, что он умел сводить глазной гной, разгонять опу-холи и вытягивать боль из членов. Его молили, чтобы он пре-кратил дожди и грозы; он заклятием остановил бури на хол-мах Селинунта3. Он изгнал лихорадку, перелив две реки в русло третьей, и жители Селинунта стали поклоняться ему. Они
воздвигли ему храм и выбили медаль, где изображение его
было рядом с изображением Аполлона. Иные уверяли, что
Эмпедокл был предсказателем и учеником персидских магов, что он владел искусством некромантии4 и был знатоком трав, наводящих безумие. Однажды, когда он обедал у гостеприим-ного Анхита, какой-то разъяренный человек ворвался в залу с
поднятым мечом, Эмпедокл встал, протянул руку и запел стих