— Безмозглая дрянь, — прошипел Северин, и отчего-то, может от тумана в голове, я не поняла, ко мне он обращается или к Эмилии. Северин достал из кармана нож, подошел ко мне, одной рукой взял меня за подбородок, другой неловко срезал кусок моего платья. Получилось у него неаккуратно, он оставил на моем бедре длинные царапины, но я не позволила себе издать ни звука. Внутри занервничал ребенок, я закрыла глаза и глубоко вдохнула.
Прости, мышонок, подумала я, у меня получается быть твоей злой на весь мир мамой, а не осторожной.
— Потерпите, — сказал Северин. — Ах как жаль, что я не могу вырезать из вас ребенка, раз вы так им дорожите. Нет, вы должны быть живы, милая, когда все начнется. И в презентабельном виде. Но я тоже хочу причинить вам боль за то, что сделали мне вы.
Он тесно прижал кусок ткани к шее, зашипел.
— Как досадно! Ну как же досадно! Знаете, что еще досадно? Вы, наверняка, не знали, что вовсе не господин Флавий отравил ваших матушку с батюшкой. Конечно, у него были мотивы. Безупречные мотивы. И у него нашли яд, убивший их. Но вовсе не он отправил на тот свет ваших родителей. Мы занимались всем, что было связано с полицией. Купили тех, кого нужно было, подстроили все, что было необходимо, чтобы господин Флавий попался в ловушку. Но яд подсыпала ваша ненаглядная сестра. И о, она сделала это не дрогнувшей рукой.
Я засмеялась.
— Ах, вы нелепый злодей, господин Северин, — сказала я. — Неужели не думали, что я знаю куда больше вашего?
Впервые я говорила с такой уверенностью, никогда еще я не ощущала себя настолько непобедимой. Как глупо это было в окружении людей, желавших призвать моего бога на землю.
Но о, как тщетно он пытался унизить меня или оскорбить. Как тщетно пытался причинить мне боль. Физическая боль лишь злила меня, больше не пугала. Что до его признания — я знала куда больше.
И я жила с этим каждый день. Я знала, чья рука творила яд, и чья его подсыпала. Знала об этом преступлении вещи куда более интимные, чем подкуп полиции и преторианской гвардии.
Не в первый раз убивают императора и императрицу, и как наследники живут с этим — вовсе не секрет. Не секрет и то, как они умудряются обойти закон.
Я никогда не причиняла никому зла, но я была недостаточно внимательна. И недостаточно смела. И я жила с этим, жила. И, может быть, я предпочла бы узнать об этом только сейчас, прожив в благостном неведении все эти годы.
Боль была бы чудовищна, но каким бы подарком был тогда каждый день до этого.
— Господин Северин, — сказала я. — Вы разозлились? Я думаю, если вам так льстит разграбить мою гостиную или ударить меня, уничтожить мою династию или страну, вы с радостью походите отмеченным мной, это будет освежать ваши воспоминания об этой долгой ночи.
Я улыбнулась ему зубами, наверное, розовыми от его крови.
В этот момент я услышала музыку. Песня была знакомой до боли. Мы с сестрой слушали ее вечерами, и сестра расчесывала свои прекрасные волосы, а я смотрела на чудесное море. В песне пелось о том, что завтра никогда не наступит.
Чудесная песня, мрачному значению которой я прежде не придавала значения. Я с точностью представляла, как крутится сейчас в патефоне старенькая, покрытая крохотными царапинками пластинка. Оранжевый зрачок в середине вертится так быстро, что все надписи, покрывающие его, сливаются в водоворот из темных полосок.
Нет ни названия песни, ни ее исполнителя — все стерлось из моей памяти, слишком быстро вертелась пластинка. Остался лишь звук.
Сердце в груди забилось чаще. Разве думала я когда-нибудь, что буду так ждать варвара, захватившего мою страну, чтобы он спас Империю от принцепсов, готовых сжечь ее в огне своей гордости? Какой прекрасный абсурд, и какая прекрасная песня.
И я начала петь.
Северин выругался, Эмилия кивнула Кабану и Зайке.
— Посмотрите, что там.
Я увидела в руках у обоих пистолеты и поняла, что волнуюсь за Аэция. Это было странное чувство, на которое я разозлилась.
— Заткнись! — рявкнул Северин. Эмилия оставалась абсолютно спокойной. Словно ничто не могло пойти не так. Эмилия села в кресло, отодвинутое ближе к окну, взяла недопитый бокал вина.
— Не нервничай, — сказала она Северину, а затем обратилась ко мне. — В конце концов, вы весьма хороши в пении, моя Императрица.
Музыка и мое пение заглушали звуки шагов, затем Северин зажал мне рот, и осталась только музыка. Тогда я и услышала выстрелы. Они вплетались в музыку удивительно гармонично, дополняя ее, а не искажая. Северин тут же отпустил меня и схватил пистолет. Я увидела, что мой укус на его шее все еще блестит красным в ненадежном и слабом свете, позволявшем мне видеть.