Выстрелы прогремели и стихли, оставив пустоту в моем сердце. Аэций не мог умереть, думала я. Он сильный, он безумный, и он должен отлично стрелять. Хотя в темноте это, конечно, был, скорее, вопрос везения.
Что-то тяжелое с шумом спустили по лестнице. Тело, это было тело. Только пару секунд Северин смотрел в сторону лестницы, совершенно инстинктивно, вероятно, даже не думая о том, что враг придет с той стороны. Так все мы реагируем на резкие звуки. Этих секунд мне хватило, я резко подалась в его сторону, крепко привязанная к стулу, что сейчас было мне на руку. Конструкция оказалась громоздкая и тяжелая, и я сумела резким движением повалить его на пол.
Падая, я увидела, как Кошка и Волчица почти одновременно выстрелили вверх, туда, где был открыт коридор второго этажа, огороженный лишь поручнями. В темноте Аэция было едва-едва видно, а вот он стрелял по подсвеченным мишеням. Я знала, что тьма на его стороне. Однако сначала мне показалось, что они попали. Фигура на втором этаже расслабленно и безвольно зашаталась, словно кукла. Уже не человек, но вещь, подумала я. Поздно, исключительно поздно для всего.
Снова раздались выстрелы, два подряд, и я не увидела, но услышала, как пролилась кровь. Я знала, что звук этот запомню навсегда. Звук, с которым плоть человека рвется, а тело с комичным хлюпаньем выпускает кровь. Волчица схватилась за горло, но ее время, как и кровь, рвалось сквозь пальцы. Она упала. Кошка прижимала раненную руку к себе, словно баюкая ее. Пистолет упал, и Эмилия, каким-то ленивым, кошачьим движением наклонилась к нему и подобрала.
Кошка хныкала, Волчица же больше не издавала ни звука.
Но тело над нами ведь явно было мертво. Северин оттолкнул меня, выбираясь, и я оперлась руками о пол, чтобы не навредить себе, упав, умудрилась даже аккуратно приземлиться.
Тело снова пошатнулось, потом я услышала голос Аэция. И если в темноте его было едва видно, то слышала я очень хорошо:
— Я несколько грубо обошелся с вашими товарищами. Этому и вовсе вырезал глаз. Не знаю, зачем. Знаете, очень тяжело остановиться, начав.
Голова безвольно кивала, словно игрушка в руках у чревовещателя. Только тогда я, наконец, поняла, что он использует тело Кабана, чтобы прикрываться от пуль. Это был голос Аэция, тихий, задумчивый, но сейчас он казался по-настоящему страшным.
Тело отправилось в полет, рухнуло ровно на границе между светом и съедавшей его темнотой. Я увидела в голове Кабана кухонный нож, которым прислуга частенько разделывала мясо, и мы с сестрой часто приходили смотреть на это жестокое таинство из детского любопытства. На покрытой фарфором ручке, которую прежде сжимала рука старенькой поварихи, блестели черные в слабом свете капли крови.
Лезвие, бог мой, впивалось ему, наверное, прямо в мозг, и это с какой силой нужно было воткнуть его, чтобы проломить череп. Оно проходило до половины, казалось, еще чуть-чуть, и оно пропорет щеку. Но этого так и не случилось. Меня затошнило, и в то же время я не испытала столько отвращения, сколько стоило бы. И даже не испытала только отвращение.
Я увидела на месте одного его глаза черный провал. Второй был открыт и залит кровью. Маска кабана и лезвие, торчавшее из головы сочетались в высшей степени иронично. Отсутствие глаза же было страшным, пустотным.
Эмилия и Северин тут же прицелились, хотя Аэция все еще было плохо видно. И все же теперь попасть по нему было реальнее.
— О, нет, — сказал Аэций. — Перед смертью я убью ее. Мы с ней умрем вместе, словно любовники из второсортного романа, которые до ужаса боятся повзрослеть и не сойтись характерами. Но вы ведь этого не хотите? И я, наверное, не хочу.
— Ритуал уже не закончить, — сказала Эмилия. — Если ты, животное, выстрелишь в нее, наш бог разъярится, не получив приношения.
— Если я, животное, выстрелю, все закончится для всех. Не самый плохой конец. История — это всего лишь история. Какая, в сущности, разница?
Он действительно направлял пистолет на меня. Я задрожала. Я верила, что он может убить меня.
— Чего ты хочешь? — спросила Эмилия. Северин тихо выругался, и я явно услышала после ругательства имя «Децимин». — Мы не можем закончить ритуал.
— Да, я понимаю. Он уже здесь, разве не так?
Аэций вскинул голову, словно принюхивался. Свет выхватил его, но так ненадежно, что я не могла увидеть выражение его лица.