И все же я понимала — это неправильно. Не желать, но исполнять любое свое желание. Непрерывное, ничем не контролируемое исполнение желаний ведет к саморазрушению. И оно разрушалось, я видела это в его теле, признаки не то болезни, не то разлома. Однажды оно приняло вид человека не только из восхищения, но и из животного желания выжить.
— Мой царь, — сказал Северин, не поднимая головы. Он даже не решался посмотреть на своего бога. Но ему было что сказать.
А что могла сказать ему я? Разве что «не будь, не будь, не существуй, пожалуйста». Но если бы не существовало его — не было бы и меня.
— Мы выбрали тебя нашим защитником на этой земле, — говорила Эмилия, и она шептала, но голос ее разносился далеко, больше не подвластный никаким законам.
Как разрушителен и уродлив абсолют, думала я. И все же не могла не смотреть.
— Так защити же народ свой, склонившийся пред тобой.
Я подумала, что оно ведь может и не понимать, что его народ не только Эмилия и Северин. Мой бог, мой человеческий бог, знает и понимает все. Это существо не было разумным, не было даже живым, как мы здесь, на земле, это понимали.
— Прими эту жертву. В иной ипостаси ты заключил с ней завет.
Я и моя семья были едины, не стоило упоминания, как давно это произошло и сколько поколений сменилось. Я символизировала свою семью.
— Возьми ее в качестве искупления грехов проигравших. Пожелай ее и употреби. Мы же смиренно просим иного.
Эмилия подняла голову, чтобы посмотреть на него, зажмурилась, как если бы увидела слишком яркое солнце, и снова прижалась лбом к полу.
Я почувствовала чье-то прикосновение к рукам, и на секунду я испугалась, что это мерзкие сосуды моего бога касаются меня. Но, к счастью, я быстро отследила жизнь и тепло.
Аэций развязывал мне руки.
— Не волнуйся, — прошептал он. — Хорошо?
— Не волнуйся?! Ты вообще что-нибудь видишь?
— Я вижу все, — сказал Аэций. Голос его, однако, был на редкость спокойным.
Эмилия и Северин не шевелились. Я понимала, они заметили Аэция. Но они, как и я, боялись двинуться. Перед нами был наш невообразимый бог.
— Мы, питомцы твои, отдаем тебе лучшую из нас, избранную крови твоей, за желание, которое ты исполнишь.
— Беги, — зашептала я. — Беги и прячься. Все кончено, милый.
Но я хорошо понимала, это не жуткий монстр из кошмара, от которого вполне можно спастись. Бог всесилен, всеведущ и вездесущ. Все было кончено. Я знала. Но теплые пальцы Аэция, его аккуратные прикосновения, словно бы он никуда не спешил, просто разгадывал интересную головоломку с узлом, давали мне надежду.
Никогда не думала, что надежда может отбирать. Надежда забирала у меня возможность приготовиться к смерти. Или же к участи ужаснее, чем смерть.
Я видела, как сосуды бога распространяются все дальше, они проникали в стены, не ломая их, не встречая препятствий, входили в дерево, словно в масло, проникали в каждую вещь, даже в осколки каждой вещи. Оно исследовало. Наш безглазый, всесильный бог проникал всюду. Я видела, как пульсируют стены, в которые вплетались его корни, видела, как оживает каждая вещь, становясь то ли его частью, то ли его пищей.
— Выслушай нас, о великий, — сказала Эмилия. — Мы предлагаем тебе искушение.
Аэций освободил мои руки, и я вцепилась в него. Как я ненавидела его, как боялась, но сейчас он был единственной моей опорой, единственным человеком, удерживающим меня от ужаса инобытия.
— Ничего не случится, — сказал он. Но это ложь думала я, ложь, ложь, ложь. Даже то, что я видела будущую себя, обезумевшую от материнской любви и горя, больше не убеждало меня. Я знала, как покорялись моему богу само время, сама судьба.
Все здесь билось, будто огромное сердце. Я видела, что даже мельчайшие кусочки фарфора впустили в себя его. Затем оно добралось до трупов. Я понимала, мой бог скучал. Оно вошло в труп Кабана, и я увидела, как его шрамы наливаются, пульсируют, словно это тело ожило. Затем оно подняло его, ударило об пол, словно ребенок надоевшую игрушку.
Скучно. Ему было скучно. Рты открывались и закрывались, зубы проникали в плоть. Он был принц боли, наш бог, он ранил себя, и ему нравилось это. В пустоте единственный способ быть — чувствовать. Ничто не заставляет чувствовать так, как боль.
Аэций развязывал второй узел, чтобы освободить мои ноги, а я, извернувшись, вцепилась в его плечи, казалось, сейчас мои пальцы проникнут в него, как сосуды бога. Дикий страх сковал меня. Я думала, что если Аэций отойдет хоть на шаг, я умру.