— Снова пойдут слухи.
— О, эта новость давным-давно всем приелась. А если и так — пора бы уже освежить светскую хронику.
Мы обе были словно изо льда, даже поругаться не могли.
— Ты ведешь себя безответственно.
— О, конечно. Но императрица не ты, Октавия, и ты не будешь указывать мне, как я должна себя вести. А сейчас, прости, у меня есть действительно важные дела. Ты ведь думаешь, что нет ничего важнее приличий? Я тебе напомню, что сейчас в Бедламе проблемы много серьезнее.
Я нажала на кнопку, положила руку на отъезжающее стекло, словно хотела побыстрее вдавить его вниз.
— Остановите машину, — сказала я. — Мне нужно пройтись.
Водитель тут же притормозил, столь мягко, что нас даже не качнуло вперед. Я вышла из машины прежде, чем он открыл мне дверь.
Я понимала, что поступила глупо. Не стоило отчитывать ее, сестре ведь было тяжело. Наверняка, она ощущала себя очень одинокой, наверняка, ей было больно.
Да нет — я знала это, знала абсолютно точно.
И все же не могла вернуться домой. Я ходила по городу бессмысленно и безо всякого желания, даже не смотря по сторонам. Я обедала и ужинала в дешевым термополиумах, где в тот день маленькие телевизоры вместо спортивных матчей показывали новости. Все были озабочены восстанием в Тревероруме, твоим восстанием. Это был последний день, когда никто не знал твоего имени.
Последний день, когда ты был Бертхольдом из Бедлама.
Бездумно самоуверенные речи о том, что Треверорум можно взять за два часа лились со всех экранов, из динамиков каждого радио. Я не то чтобы верила им — я не задумывалась. Меня занимали лишь мысли о сестре.
Я злилась на нее и твердо решила, что уеду. Пусть разбирается со своей болью, ведь я разбиралась со своей без нее. Глупости: любовь, мужчины, все это неважно. Сестра совершила достаточно зла, чтобы узнать о разлуке.
Неженка вовсе не я, а она.
Я вернулась домой поздно ночью. Сводки из Треверорума тогда становились все более тревожными, а к утру силы Империи там были окончательно разбиты. Я весь день гуляла, пытаясь справиться с собой. Сестра же обсуждала безопасность Империи с генералитетом.
Я поднялась к себе, думая, что сестры еще нет дома. Из-за моей двери не доносилось ни звука, но когда я открыла ее, то увидела, что сестра лежит на моей кровати, свернувшись калачиком. Она казалась такой удивительно беззащитной, словно бы маленькой.
Сестра не плакала, она редко выражала боль слезами, я уже говорила тебе. Почти никогда. Вот и сейчас она лежала и смотрела в ночное небо, на котором не было видно звезд.
Она пришла ко мне, она искала моей помощи. Нежность и стыд захлестнули меня с головой. Я села на кровать рядом с ней, и некоторое время мы обе не двигались, а отчуждение казалось непреодолимым. Прошло, наверное, минут пять, в которые я слышала только ее дыхание. В целом мире, казалось, не осталось больше ни единого звука. Были только мы, как до рождения.
А потом я обняла ее, и она уткнулась носом мне в плечо, показалась мне совсем девочкой, словно теперь я была старшей сестрой.
— Все будет хорошо, милая. Я с тобой.
Я гладила ее по волосам, укачивала, обнимала. Она словно окаменела.
— Я всегда буду с тобой, милая. Вместе навсегда, помнишь? До самого конца!
Я говорила:
— Я люблю тебя, я так сильно тебя люблю, милая моя.
Сестра будто начала оттаивать. В конце концов, она уже не сидела, вцепившись в меня, рефлекторно, словно напуганное животное. Она обнимала меня, вздрагивала, словно плакала, только слез не было.
Мне казалось, словно на своих плечах она несет всю тяжесть мира. Я не знала, отчего ей так больно. Может быть, она осталась без Грациниана, а может правление оказалось ей не по силам, может не этого она желала.
Сестра не говорила, и я не заставляла ее. Ей нужно было лишь тепло. Она была моей маленькой, беззащитной девочкой, которой требовалась забота. Я бесчисленное количество раз говорила ей, словно повторяя заклинание, как люблю ее. Все было неважно, даже родители словно были давным-давно, в другом мире. Я так хотела, чтобы ей полегчало.
Она пролежала у меня на руках всю ночь, а заснула под самое утро. Ко мне сон так и не пришел. Я смотрела на то, как занимался рассвет, и слушала, как мерно дышала сестра. Я боялась пошевелиться, боялась нарушить ее покой. Часа через три мне стало казаться, что рука у меня давно отвалилась, и я испытываю лишь фантомные боли. Мне стало так смешно. Я погладила сестру по голове, и она податливо отодвинулась, перевернулась на другой бок.
Мне захотелось сделать ей нечто приятное, и я пошла на кухню готовить завтрак. Отослав прислугу, чтобы они не видели, как неуклюже я управляюсь с едой, я долго решала, что именно приготовить. В конце концов, остановила свой выбор на вафлях.