Сестра всегда любила их в детстве.
Я знала, проснувшись она расскажет мне все, я знала, что постараюсь помочь ей всем, чем смогу. Но тогда, как и сейчас, я могла очень немного. Однажды, еще в детстве, сестра сказала мне, что иногда достаточно только любить.
Вафли получились кривые, но пышные, и я с сочувствием подумала о том, кому придется чистить вафельницу. Я украсила их взбитыми сливками и карамельным сиропом, нарезала фруктов. Блюдо вышло вкусное, уродливое и одуряюще пахнущее. Я заварила нам с сестрой кофе, поставила тарелку с уродцами на ее любимый серебряный поднос и понесла его в комнату.
Сестра сидела на краю кровати, волосы закрывали ее лицо.
— Жадина, — сказала я. — Все эти вафли твои.
Я мягко приземлила поднос на кровати, и сестра повернулась ко мне. Она улыбнулась уголком губ.
— Воображала, — сказала она. — Я тебя люблю.
— Стоит один раз сделать вафли, и…
Но она взяла меня за руку, и я замолчала. Затем сестра взяла нож и вилку, поставила тарелку к себе на колени и осторожно, кусочек за кусочком, принялась есть вафли, словно это был самый лучший деликатес. Я отошла к окну. День был погожий, чудесный день. Я подумала, что сегодня погулять было бы очень даже здорово. Вместе.
Я пила кофе и смотрела, как сестра режет вафли. И чувствовала, что снова способна испытывать счастье. А потом она сказала:
— Мы не взяли Бедлам.
Выражение ее лица было отстраненным, словно она не понимала слов, которые произносила.
Еще она сказала:
— Будет война.
А я еще не понимала, что она разлучит нас и решила, что мы обязательно справимся.
Глава 20
Марциану исполнилось две недели и два дня, когда я решила, что мы вполне можем позволить себе небольшую прогулку в саду. Осень выдалась на удивление жаркая, словно август замер в своем ласковом, старческом тепле. Это была самая нежная осень в моей жизни. Желтизна еще не тронула листья, природа словно надеялась, что холода никогда не наступят, и это было чудесное и отчаянное время, время когда все вокруг охвачено страхом грядущих перемен, которые опаздывают и оттого еще больше тревожат мир.
Я велела накрыть стол в саду, как в старые добрые времена, когда я, сестра, мама и папа, и даже Домициан все еще были вместе. Марциан никогда не увидит своих родственников, у него не будет бабушки и дедушки, не будет любящих тети и дяди. Мне хотелось представить, что у моего сына большая, счастливая семья. Все, что нам оставалось — чаепитие с мертвыми людьми.
Я говорила ему:
— Мой мальчик, твои бабушка и дедушка, дядя и тетя умерли, но мне хочется думать, что они здесь, что они могут посмотреть на тебя. Ты никогда не увидишь их, мой милый, потому что мы не окажемся в одном месте после смерти, и это мое великое горе. Но это не значит, что ты не достоин их памяти, ты — их продолжение. Я люблю тебя.
Мне хотелось рассказать ему сказку о том, кем были его родственники, какой смелой и чудесной была его тетя, как красива и обаятельна была бабушка, и каким строгим и честным был дедушка. Мне хотелось, чтобы он знал — в нем продолжаются чудесные люди, которых я любила.
Он был потрясающим маленьким существом. Сыном, о котором я мечтала, будучи еще маленькой девочкой. Среди принцепсов не было принято самостоятельно заботиться о грудных детях (и я понимала, почему, от недосыпа у меня болели глаза, но усталость не позволяла мне уснуть в редкие моменты, когда это представлялось возможным). Детей отдавали няням, забывая об их существовании примерно до двух лет. Папа говорил, что мы с сестрой долго не доверяли маме, отказываясь поверить, что она как-то с нами связана.
Малыши, без сомнения, требовали огромного труда и бесконечного терпения, а так же сил, которых в себе и не подозреваешь до их появления. Соблазн сделать так, как поступало большинство матерей нашего народа до меня, был, и все же я не могла расстаться с Марцианом, я никого к нему не подпускала, и мне казалось, что я готова не спать годами, лишь бы только он был рядом со мной.
Мне казалось смешным, что я боялась не полюбить его по-настоящему. Он был копией отца, в нем, казалось, не было ни единой моей черточки, но любовь работала вовсе не так, как я представляла. Он просто был, и этого оказалось достаточно.
Иногда мне хотелось плакать оттого, как чудесно это маленькое, человеческое существо, столь хрупкое и столь близкое мне.