Мы ворвались в первую же комнату, я спиной прижалась к двери, будто это могло бы нас защитить. Я плакала, сама того не замечая. Мы попали в комнату сестры и Домициана. Домициан сюда больше не придет. Сестра оставляла на мраморном белом полу красные следы. Я посмотрела на свои туфли. Они были испачканы кровью, точно так же, как иногда пачкаешься грязью, вступая в лужу. Пятнышки рассыпались по носкам туфель, а подошвы были полностью красными.
— Не плачь, Воображала, — сказала сестра.
— Я люблю тебя, Жадина.
Я шмыгнула носом, и сестра одарила меня презрительным взглядом.
— Успокойся.
— Давай попробуем вылезти через окно?
Она мотнула головой.
Я кинулась к окну, сорвала с него траурную, черную ткань. Свет хлынул в комнату, обнажив широкую кровать, потолок, украшенный узорами из слоновой кости, и всю тусклую в вечернем свете белизну комнаты. Прежде здесь жили наши родители, но эти времена с трудом приходили мне на ум. Все здесь пахло сестрой — ее розами.
На улице царила безнадежная тишина. Теперь, если прислушаться, я легко могла услышать выстрелы. Где-то там, за домиками с красными крышами, райскими средиземноморскими особнячками, увитыми плющом, продвигался вперед Безумный Легион. Они были близко.
Сестра не спеша подошла к двери, вставила ключ в замок, защелкнула. У ключа было основание в виде розы. Сестра коснулась его губами и уложила в карман.
— Если мы выберемся сейчас, то еще успеем…
Но сестра снова сказала:
— Нет. Я никуда не собираюсь.
Она прошлась к гардеробу, дерево которого было выкрашено так хорошо, что казалось, будто снежного оттенка белый — его естественный цвет.
— Жадина, мы погибнем, если не поспешим!
— Не печалься, Воображала.
Сестра легко расстегнула молнию на платье, выскользнула из него, едва-едва помогая себе руками, переступила через ткань дорогой одежды, будто это был мусор, оставленный кем-то. Я увидела ее прекрасное тело, состоящее из бледного золота и теней в изумительных изгибах. У меня перехватило дыхание от мысли, что это потрясающее существо умрет.
— Розовый или красный?
— Жадина!
— Розовый или красный? — повторила она с нажимом.
— Белый, — сказала я. Сестра вытащила из шкафа удивительной красоты белое платье. Атласное платье, длинное, с лямками, перехватывающими сестру под горло, очень ей шло. Она словно собиралась на праздник. Никто не поднимался наверх, но мы не могли задерживаться. Каждая минута была значимой, а сестра села перед туалетным столиком. Она открыла пудреницу, и сладковатый, нежный запах ее косметики достиг меня. Я кинулась к ней, опустилась на колени.
— Умоляю тебя, пойдем! Ты сошла с ума, милая, если думаешь, что сейчас время для того, чтобы пудрить нос!
— Для этого всегда найдется время, — сказала она холодно. — Я хочу выглядеть потрясающе.
Ее глаза в зеркале были холодны. Тонкие флакончики и коробочки ручной работы, золотые тюбики с губной помадой, похожие на ювелирные украшения, сверкали самым праздничным образом. Сестра прошлась пальцами над тюбиками, как пианист, который готовится играть. Она выбрала алую помаду.
— Хочешь? — спросила она, как в детстве. — Впрочем, ладно, ты у нас скромница.
Помада с распущенной грацией прошлась по ее губам, оставляя рубиновый цвет.
— Я люблю тебя, — сказала сестра. Я потянула ее за руку, но она, вывернулась, снова прошла к гардеробу, открыла шляпную коробку и, постояв над ней, достала шляпку, украшенную лебединым пухом, легкомысленную и чудесную.
— Подходит, правда?
— Тебе сейчас нужно будет лезть через окно!
— Мне не придется никуда лезть. Я умру здесь.
— Ты собираешься ждать?
И она засмеялась, ее нежный, тихий смех полз по комнате, как туман. Она легла на кровать, где простыни пахли розовым маслом.
— Иди сюда.
И я подошла, как зачарованная. Сестра сказала:
— Я люблю тебя, Воображала. И всегда буду, слышишь?
— А я люблю тебя, Жадина.
— Ударь меня.
— Что?
— Ты слышала.
— Сейчас на время!
Но я знала, что ей это нужно. Я размахнулась и залепила ей пощечину. Нездоровый румянец на одной стороне ее щеки придал ей лихорадочный вид.
— Еще раз.
И я сделала это снова. Я делала это столько раз. Удары заменяли ей поцелуи, и она любила их намного больше.
— Мы больше не встретимся.