Невидимые войны.
— Императрица мертва, — сказал Аэций. — Осталось сделать еще кое-что, и все кончено.
Женщина в вуали кивнула. Она смотрелась здесь так же нелепо, как и я.
А я закрыла глаза, только чтобы не смотреть на то, как чужие люди ходят в нашем доме, своими грязными ботинками пачкают наши полы, трогают наши вещи.
— Держите ее, — сказал Аэций. Чьи-то руки тут же схватили меня, но я не собиралась сопротивляться. Двое солдат, у одного взгляд подолгу не задерживался ни на чем, он был явно из варваров, второй с виду был нормальным, может быть, вор. И у обоих, мне казалось, были одинаковые лица. Наверняка это было не так, но в моей голове солдаты смешались в одно единственное, но разделенное на множество, существо.
Многорукое, многоликое, грязное.
Они смотрели на меня с любопытством, а кое-кто заглядывал в комнату сестры, чтобы увидеть ее тело.
Аэций распахнул дверь. Он провозгласил:
— Я здесь не для того, чтобы разрушать. Я здесь для того, чтобы построить нечто новое.
Он шел к телу моей сестры, на ходу достал грубый охотничий нож, и я поняла, что он хочет сделать. Я завизжала, что есть сил, и солдатам стало трудно меня удерживать, так что один из них ударил меня по лицу прикладом, я почувствовала жар крови во рту, но вырываться не прекратила.
— Богохульник, будь ты проклят! Ты не имеешь права этого делать! Ты даже прикасаться к ней не можешь! Пусть твой собственный бог поразит тебя, ты позор своего народа! Мерзость! Грязь!
— Сколько в тебе злобы, — сказала женщина в вуали. — Злоба — это хорошо. Это витальная сила. Теперь ты знаешь, благодаря чему мы победили.
Аэций срезал с нее платье, воткнул нож ей в грудь. Под его сильными руками ломались ее кости. Он втыкал и втыкал в нее нож, как будто она была пойманным на охоте оленем. Казалось, он ничего не испытывает. Я не понимала, как он может засовывать холодный металл в мою милую сестру, копошиться у нее внутри и не испытывать ничего.
Он не знал, как она облизывала губы, как чудесно пела, как прекрасны были ее руки, и как она любила насекомых. Он не знал, что она была Жадиной, и могла быть очень грубой. Он не знал, как тепло она умела обнимать. Он не знал, какое она любила вино. Не знал, какие розы она выращивала. Не знал, что она без страха посылала армии на смерть. Не знал, что ее любимая цифра — семнадцать.
Он ничего о ней не знал. Я знала все. И я могла только смотреть. Мне хотелось кричать о том, какая она, моя девочка, и как я любила ее, и как она морщила нос, когда смеялась, и какие мягкие у нее были руки, и как мы вместе читали книжки.
Но у меня не получались слова, словно их вообще не осталось на свете. Я бессловесно кричала, выла, как животное, как скотина, когда он доставал из моей сестры ее чудесное, красное сердце.
В конце концов, мой милосердный бог лишил меня чувств. Я вынырнула из темноты, когда он взял меня за подбородок. Его руки были испачканы в крови моей сестры.
— За мной, — скомандовал он. — И она тоже должна там быть.
— Ты не мог, не мог, не имел права!
— Правда? Тогда посмотрим, поразит ли меня твой бог.
Он нес ее сердце, и это ошеломило меня, как совершенно обычную вещь. Это же ее сердце, сердце моей чудесной сестры.
Солдаты пошли за ним, потащили меня. Сбоку шла женщина с вуалью. Я слышала смех, всюду этот мерзкий смех. И как же они смеялись, разрушая мой мир.
Мы спускались по лестнице. Я едва шевелила ногами, они словно стали ватными. На первом этаже всюду разносился запах паленой плоти, сладковато-кулинарный, вызывающий аппетит. Я видела изуродованные тела преторианцев, ожоги и раны делали их едва узнаваемыми.
И я не хотела понимать, кому принадлежат эти изуродованные лица. С кем-то из них я могла доверительно поговорить, чьих-то детей знала, а кому-то просто вежливо улыбалась.
Теперь эти люди были мертвы. Больше никогда я не услышу их голоса. Они не сделали ничего плохого, они защищали наши жизни. Что мне сказать их женам и детям?
У меня не было ответа и на этот вопрос. Я только надеялась не узнать никого. Лишь с одним мне не повезло. Лицо отца Кассия оказалось нетронутым. Он слепо смотрел в потолок, будто задумался о чем-то тревожащем.
Мы вышли в наш сад, на полумертвых зимой растениях тут и там блестели капли крови, как чудовищная роса. Запах паленой плоти отсюда уносил ветер.
Он вошел в храм, не зажигая огней. Оскорбил моего бога, грязными ногами ступив на его землю. Аэций сжимал сердце его избранницы.