— Вы очень бледная. Вы не заболели? — спросила Сильвия. Я увидела, что один из апельсинов пропал с подноса, и это заставило меня засмеяться.
— Я просто несколько взволнована.
— Удачи вам, — сказала Сильвия, и Ретика повторила за ней, в кажущейся пустоте места, где она стояла, это прозвучало очень жутко.
Охрана уже ждала меня у выхода. Они вежливо поприветствовали меня, и я позволила им поцеловать мою руку. Их было четверо, но я никого не знала. Мне казалось, что один из них тоже из народа воровства. Варвары и воры были одинаково светловолосы и светлоглазы, и прежде я не отличала их, но теперь я запомнила некоторые нюансы.
Я ощутила радость от того, что покидаю дворец. И в то же время меня захватила печаль, потому что мне предстояло увидеть мой Город совсем иным, чем он был прежде.
Я шла в центре, и моя процессия, непривычно маленькая, двигалась по Палантину. Тут и там я видела пятна копоти на стенах домов и храмов, выбитые пулями окна, разбитую брусчатку — шрамы войны, оставленные на теле моего Города. Я попала в жуткое состояние между войной и миром. Люди уже сложили оружие, их раны лечили в больницах, а павшие были погребены, и теперь те, кто собрались на Палантине выглядели со всем возможным приличием, но Город все еще нес на себе отпечаток их дикости.
Я видела новые, незнакомые лица. Теперь здесь были те, кому прежде в Городе появляться было запрещено. Они пришли из своих далеких провинций, проделав долгий путь, и теперь вели себя так, словно здесь они дома.
Но собрались и представители моего народа, и независимые преторианцы, которые, казалось, быстрее сжились с новыми порядками. Аэций уже стоял за императорской рострой. Люди смотрели только на него, они готовились внимать.
На широкой мраморной ростре изображалось сошествие нашего бога в Вечный Город, тогда еще Рим. Он уже принял свой прекрасный облик и собрал вокруг себя самых достойных и знатных из людей. Люди в богатых традиционных одеждах, наши прародители, стояли вокруг этого юноши в плаще. Его золотые волосы кольцами завивались у ушей, а рот был чуть приоткрыт в блаженной улыбке. Ему невозможно было противостоять.
Аэций был первым, кто взошел на ростру, не будучи принцепсом. Я поднялась к нему, вежливо улыбнулась и протянула ему руку, преодолев отвращение. Он, вместо того, чтобы церемонно коснуться пальцев, как было принято, взял мою руку и сжал. Он не делал мне больно, но само его прикосновение вызывало у меня отвращение. Я снова почувствовала сладковато-лекарственный запах безумия, но теперь он распространялся по всей площади, словно она была заражена. Пахло бедой и смертью.
Я сохранила на лице улыбку и повернулась к гражданам Империи.
Я видела, что инстинктивно они разделились. Люди бездны стояли левее, со стороны Аэция, а принцепсы и преторианцы смотрели на меня. Они казались изможденными и усталыми от волнений и лишений войны, но не отказали себе в богатой одежде, словно пришли на праздник. Люди бездны же, наоборот, были радостны, улыбались, хотя большинство из них было одето слишком легко и холодно для этой погоды.
Я смотрела на мой народ. Я узнавала их среди преторианцев безошибочно, они и их чуть сторонились. Принцепсы были похожи на юношей и девушек из университета, собравшихся на концерт, однако же большинство из них были взрослыми, сложившимися людьми, которым придавали легкомысленность лишь молодость и красота, свойственная ей.
Я заметила господина Веспасиана в парадном кителе. Он был глубоким стариком, посвятившим всю жизнь Пути Человека, и его строгие нравы не позволили ему проигнорировать войну. Он воевал до самого конца, и ему лишь чудом удалось уцелеть. Он стоял прямой и скорбный, выглядящий не старше двадцати пяти, молодой и прекрасный юноша с глазами, видевшими мир уже сто девять лет.
Передо мной и Аэцием были установлены микрофоны, отовсюду смотрели камеры, жадно желавшие запечатлеть этот примечательный момент истории Империи.
— Граждане Империи! — провозгласил Аэций. Люди Бездны закричали, приветствуя его в экстазе, которого я прежде не видела. Я видела слезы радости в их глазах, видела раскрасневшиеся щеки. Так девушки приветствуют горячо любимых, а не народы — правителей. Я не верила, что у этого спокойного, почти несуществующего человека с блуждающим взглядом может быть сила вызывать у людей состояние подобное этому.
Преторианцы смотрели на него с интересом, но безо всякого почтения. Мой же народ смотрел только на меня, и я смотрела на них, и мы вместе слушали Аэция. Я не подозревала, что в его голосе может скрываться такая сила. Он вдруг совершенно изменился, и его власть над народами в момент перестала казаться мне неестественной. В нем была уверенность, которой я прежде ни у кого не слышала, словно это у него было священное право вещать от имени народов. Люди все прибывали, словно его голос манил их, и вот Палантин уже был заполнен так, что стал напоминать разворошенный муравейник. Люди стояли друг к другу так тесно, что между ними не видно было разбитой брусчатки.