— Вас спрашивает полиция.
Двое полицейских стояли в его кабинете. В своих тускло-коричневых костюмах они выглядели совершенно чужими здесь, в мире рекламы. Более низкий из этой пары представился как лейтенант Гроблер. Это был жилистый маленький человек с рыжими волосами и усами, с беспокойными глазами, которые создавали впечатление бурной внутренней энергии. Он показал мне ордер на арест и сказал, что задерживает меня в соответствии с законодательством о чрезвычайном положении в Пондоленде.
Натальское отделение КОД выпустило брошюру в поддержку восстания племени мпондо против навязывания им вождей, назначенных правительством. Слова Гроблера вызвали у меня облегчение. Меня тревожила возможность ареста за подрывную деятельность, а не за выпуск листовок.
— Но мы находимся в Нагане, — сказал я. — Как вы можете арестовывать меня по законодательству, относящемуся к Пондо?
Это его ничуть не смутило. Меня доставили в полицейский участок, зарегистрировали, сняли отпечатки пальцев и заперли в камеру. Вот и сидел я в костюме рекламного агента, выглядя столь же несуразно, как и Гроблер в нашем агентстве. Я слышал о том, что Гроблер был недавно переведён в полицию безопасности из отдела по расследованию убийств и грабежей, где он приобрел репутацию умелого и беспощадного следователя.
Вместе с двумя другими деятелями КОД, в том числе и с Грэхамом Мейдлингером, я предстал перед судом в небольшой деревушке в Пондоленде. К этому времени я был секретарём КОД от провинции Наталь и мы трое составляли исполком провинциальной организации КОД. Роули устроил так, что нас выпустили под залог, поэтому к началу процесса мы разместились в единственной гостинице этой деревушки. Она была переполнена сотрудниками «Special Branch» — Специального отдела полиции из Дурбана. Было крайне интересно изучать «SB», как мы их называли, с близкого расстояния. Это была команда сердито выглядевших людей, которые играли в карты и пили до глубокой ночи. К своему удивлению, я обнаружил, что они то и дело ссорились друг с другом, прежде всего из-за разницы в зарплате. Это дало мне шанс познакомиться с одним из них, с тем, который особенно сильно сокрушался по поводу неравной зарплаты. Начался дружелюбный разговор. Его начальник, однако, сурово посмотрел на него, и он прервал беседу.
Из-за своего буйства полицейские утратили расположение управляющей гостиницей и её немногих постоянных обитателей. Мы же, три «коммуниста», были сдержанными в наших манерах, что составило резкий контраст с их поведением.
В ходе судебного заседания многие свидетели заявили, что они получили наши листовки по почте. Таким образом, дело со стороны государства развалилось, потому что судья поддержал наш довод о том, что законодательство о чрезвычайном положении в Пондоленде не может распространяться на нашу деятельность в Дурбане, откуда мы отправляли свои листовки по почте.
Мы уезжали из гостиницы в хорошем настроении. Управляющая гостиницей и её постоянные обитатели пожелали нам удачи, поскольку они увидели, что мы не были столь опасными и неприятными, как им представлялось вначале.
Несмотря на успешный исход процесса, я потерял работу. Мне была предоставлена возможность уволиться по собственному желанию, но я отказался из принципа. Я не скрывал своих политических взглядов. Многие сотрудники фирмы симпатизировали мне. Некоторые из них покупали у меня брошюры Конгресса и посещали заседания, которые мы организовывали дома для тех белых, которым хотелось больше узнать об АНК. Самым лучшим из них был молодой сценарист с чрезвычайно своеобразным складом ума и сильно развитым чувством юмора. Его звали Барри Хиггс. Вместе со своей подругой Сибиллой, которая работала в том же книжном магазине, что и Элеонора, он стал одним из активных членов нашего круга.
Отношение к белым, связанным с АНК, граничило с паранойей. Как и многие другие, ставшие жертвами преследований за свои демократические убеждения, я тоже почувствовал на себе неадекватную реакцию, которая насаждалась среди власть имущих. На митинге в Дурбане по случаю Дня прав человека я говорил о нашем требовании всеобщего избирательного права и закончил свое выступление лозунгом «Один человек — один голос!». Министр по делам банту[11] впоследствии отреагировал на это бранью в адрес белых коммунистов в Дурбане, которые «возбуждают банту» иностранными идеями. Я получил предписание, запрещающее мне посещать массовые мероприятия или встречи с участием более трёх человек. Вскоре после этого Конгресс демократов был запрещен на основании Закона о подавлении коммунизма. Хотя в КОД были члены, такие, как Роули и Вера, кто не скрывал своих коммунистических убеждений, в организации было и много людей, которые не были коммунистами.
Чтобы справиться с волной диверсий, правительство пошло по пути расширения своих полномочий. Оно попыталось провести через парламент драконовский закон, который позволял им подвергать их оппонентов домашнему аресту, задерживать подозреваемых без предъявления обвинения или суда на 90 дней, и который вводил более суровое наказание за диверсии, вплоть до смертной казни.
Чтобы ответить на вызов, брошенный нам правительством, Движение созвало специальное заседание на берегу океана на севере Наталя. Это было сделано для того, чтобы дать возможность принять участие вождю Лутули, который находился под домашним арестом в деревне Хрутвилль, где занимался выращиванием сахарного тростника.
Заседание началось на одной из фермерских усадеб этого района. Внезапно воцарилась тишина и к нашему собранию присоединился вождь Лутули, мужчина крепкого телосложения с глазами, полными юмора. В рубашке в клетку и в тёмных брюках, заправленных в веллингтонские ботинки, он выглядел так, словно только что закончил работу в поле. Он оглядел комнату и поприветствовал всех нас. Потом он тепло обнялся со старыми друзьями, такими, как Мозес Котане и Уолтер Сисулу.
Лутули председательствовал на заседании, которое он начал, превосходным баритоном первым запев «Nkosi Sikelela iAfrika» (Боже, спаси Африку). На заседании рассматривались последние действия правительства. Много времени заняло обсуждение необходимости приспособиться к новой ситуации и того, как мобилизовать оппозицию. Котане и Сисулу аккуратно направляли дискуссию. Выдвигались точки зрения о том, какие новые формы подпольной организации были нужны, включая необходимость укрепления нашего зарубежного представительства. Был сделан доклад об успешной поездке Нельсона Манделы за границу и о том, как он и Тамбо договариваются о предоставлении Движению различных видов помощи. Никто не ставил под сомнение необходимость создания МК.
Во время перерыва, пока все ели, Билли предложил мне пройтись. Мы пошли по тропинке, ведущей к полю сахарного тростника, где встретили Кеника и плотно сложенного товарища, которые ушли с заседания раньше нас. Это был Джо Модисе — один из старших командиров МК. Мы дали ему краткий отчет о нашей деятельности. Но вместо того, чтобы похвалить нас, он сделал нам строгий выговор за недостаточную активность.
Кеник отметил, что подразделения МК в Трансваале использовали динамит.
— Не могли бы вы достать нам немного динамита? — спросил он. — Есть пределы того, чего мы можем добиться применением самодельных бомб.
Модисе рассердился и прорычал:
— Мы добываем по несколько шашек на шахтах. Проявите собственную инициативу.
Но перед тем, как мы смогли ответить на вызов Модисе, нас пригласили на другую встречу. Весь состав натальского командования МК собрался на одной из квартир в Дурбане. Мы не знали повестки дня до тех пор, пока не появился Билли Нэйр, который привёл Нельсона Манделу. Прозванный «Чёрным Пимпернелем», он только что тайно вернулся в страну.
Бородатый, в рубашке и брюках цвета хаки, он возвышался над нами, пожимая всем нам руки. С серьёзным выражением на лице, он выглядел как истинный командир. В хорошо продуманных выражениях он отметил, что начальные диверсионные операции были первыми выстрелами в борьбе, которая перерастёт в партизанскую войну, если правительство не удовлетворит наших требований.