Правозащитника поддержало большинство парламентских лидеров, которые до недавнего времени его в упор не замечали. Так появилась партия мира.
Говорили, что есть и партия войны. Но ее представителей никто не видел и не слышал…
В конце четвертой недели моего вынужденного, но полюбившегося простоя дозы спиртного стали редкими, как дождь в пустыне, и смехотворно мелкими. Не удивительно, что я совсем погрустнел.
Да, за время нашествия я первый заметил то-то, подумал о том-то и сделал то-то. Первый. Но от этого не легче ни мне, ни другим. Я вскарабкался на высоту, лишь для того, чтобы последующее падение в канаву было заметнее.
Да, наверное, я мог бы справиться с червягами при наличии соответствующей поддержки, но мир меня не заметил. И теперь я, несостоявшийся спасатель, должен наблюдать за его бесславной гибелью.
Как спасатель отечества и человечества я не состоялся, а перед тем из меня не получился глава семейства и писатель-сочинитель. А завтра я пропью последний рубль, меня выгонят из квартиры и я кончу жизнь бомжом: если не в челюстях червяги, так замерзну в в одном из подвалов родного города или получу лопатой по башке на какой-нибудь плантации в южных районах нашей родины…
Сильно огорчившись, собрался я позвонить своей бывшей супруге. Позвонил и проникновенным голосом произнес: «Может, начнем все сначала?». Но трубку взял некий жлоб, который сразу возразил: «Я тебе щас начну, я тебя щас кончу, падло». И послышалось вдобавок детское хихиканье. Я спешно положил трубку. Значит, моя бывшая супружница родила. Она сделала вместе с тем жлобом то, чего не собиралась делать со мной.
А Нинке не очень-то и хотелось звонить. Тоже она горемыка, окончила универ чуть ли не с золотым дипломом, и вместо того, чтобы подмахивать солидным основательным мужчинам, гонялась десять лет за мнимыми гениями. И она плохо кончит: одиночкой, старой блядью на Московском вокзале.
Потом мне отключили телефон за неуплату. Так что Нине, например, я бы позвонить и не смог.
Но однажды просто в гости к ней зашел. Мужика у нее не было. И это немудрено. Нинка, которая недавно была очень даже ничего, теперь представала какой-то монашкой, в платке, в домотканной юбке до пят. Кругом свечки, кадильницы, воняльницы, курильницы, мандалы индийские, иконы русские, идолы африканские. И еще две здоровенные бабы сидят, четки перебирают, мантры с молитвами бормочут.
– Они мою карму исправляют, чтобы меня ни асуры, ни ракшасы, ни червяги не тронули, – говорит Нинка. – Хочешь они и тебе исправят? А то у тебя какая-то аура нехорошая.
– А что в ней может быть хорошего, если я последнюю неделю ничего кроме сивухи не пил, да и то на чужбинку.
Я так, за разговорчиками, ее в ванную завлек, там прижал, за «дыньки» схватил и пытался макси-юбку как-то преодолеть… Но одна из каменных баб стала в дверь ломиться, еще секунду и с петель бы снесла. Короче, пришлось мне с теплой компанией попрощаться.
Но когда я вниз спустился, почувствовал какое-то неудовлетворение. Нет, не половое. Я ощутил – что-то не так. Что-то не то было в бабе, которая в ванную рвалась. Конечно, фанатичка вполне могла себя вести подобным образом. Но у этой было просто звериное остервенение. И еще какая-то странная складка в нижней части живота. Да, точно, эта складка была странной.
Я вернулся в парадную, ткнул кнопку лифта. Однако этот ползучий сортир двигался слишком медленно, и я пошел по лестнице. Если точнее я по ней побежал, потому что не просто беспокойство, настоящий зуд стал меня мучить.
А когда я был на четвертом этаже, раздался взвизг, кажется Нинин. И еще один крик – уже точно не ее. Хорошо, что я еще внизу подхватил обрезок трубы. Я влетел на нинкин этаж, замок по счастью быстро мне поддался и впустил в квартиру.
Я увидел дикую сцену. Нина карабкалась на антресоли, которые должны были вот-вот обвалиться. Внизу стояла баба и блевала личинками, а под одеждой у нее что-то двигалось. Раз – и из ее воротника вынырнула червяга. Не было ни секунды на размышления. Я врезал по бабе, по червяге, и бил-бил, пока не затихли они оба.
Потом зашел в гостиную, там вторая баба расположилась в полуприседе, опершись локтями на колени – и из ее нижней части сыпались личинки. Баба обернулась ко мне… взгляд показался совсем нечеловеческим. А под одеждой у нее тоже что-то двигалось, причем быстро…
Я выбежал в прихожую, схватил Нину за руку и, сдернув ее плащ с вешалки, потащил обалдевшую женщину из квартиры. Прекратил тащить уже только через два квартала от ее дома.
– Ну и что мне теперь делать? – спросила Нина, отдышавшись. Было заметно, что возвращаться домой она не собирается. – У меня ж ни копейки в кармане.
– Деньги снимешь в сберкассе. Какой-нибудь документ в плаще завалялся?
Она пошарила по карманам и достала служебный пропуск.
– Ну вот, Нина, не просроченный, как-нибудь уговоришь кассиршу.
– На мне даже трусов нет. – пожаловалась молодая женщина.
– Ночью они тебе не понадобятся, а завтра купишь. Купишь и уедешь. К маме на дачу, к сестре в другой город.
На следующее утро кассирша не выдала ей денег со сберкнижки, так я отдал Нине последнюю сотню, чтобы добралась до мамаши.
И, проводив ее до вокзала, вернулся в свою пустую комнату, где торчал день-деньской как сыч. Ни телека, ни компа, ни телефона, ни магнитофона, ни холодильника, ни кровати. Последние два предмета я как раз и продал за сотенку своему соседу Евсеичу. Мужик-то в гору пошел и от него теперь несло только коньяком. А у меня один заблеванный матрас всего имущества. Даже не хотелось газеты из чужих ящиков тырить.
А еще я ожидал «гостей», каждую минуту…
Но однажды, когда я пошел мусор выбросить, нашел возле бака почти свежий номер «Вечорки». Не удержался – прочитал, и из него узнал, что потрепанное червягами спецподразделение «Дельта» за свои немеркнущие подвиги перекинуто из внутренних войск в городскую милицию. Теперь это воинство обнимет и примет любого, кому не жалко собственного трупа.
Неделю я вычислял, поступать ли туда. С одной стороны, объявление заманивало крепких ребят с хорошей подготовкой – а я уж готовее других, настоящее путассу в маринаде. И оружие у «Дельты» существенное, что руки развяжет. А с другой стороны, начальство, находящееся в последней стадии умственного развития, мозги мне нагрузит, ну, в общем, те места, где шарики крутятся. Сомнительно, чтобы наши полковники и генералы соображали насчет того как одолеть мелких вредителей. Буду сражаться, сражаться, найду геройский никем не замеченный конец, а потом все переменится и я посмертно из скромного защитника родины превращусь в палача живой природы.
Пока на переднем плане сознания я уговаривал себя не ходить ни в какие вооруженные силы, по заднику протекали ручейки малоприятных видений. То ли полусон, то ли полубред.
Я вижу туман или бульон. В нем плавают и перевариваются люди – я узнаю Файнберга, Веселкина, Пузырева. А многих и не узнаю. Некоторые еще чего-то там предпринимают, рыпаются. Но внутри каждого червяк в клубок свернувшийся…
Разуверился я в своих способностях что-либо изменить, сдался, заглянул на пустую кухню, собрал вещмешок и отправился к знакомому егерю, к Кольке Брундасову, в лес. Ведь Коля когда-то пообещал мне давать мне по гроб жизни тарелку супа – просто за то, что я одноклассник и писатель, пусть и несостоявшийся.
До егеря редко можно было дозвониться. Поэтому я просто сел на поезд и поехал. А должен был, как обычно, выйти на станции «Осиновка». Но не вышел, поезд ее проследовал без остановки. Если точнее, то от станции даже следов не осталось, ни платформы, ни будки.
Сосед по вагону сказал мне, что месяца три как Осиновку ликвидировали, а почему – неизвестно. Да и, в общем, плевать – с одной стороны от станции болото, с другой заказник.
Так что ж мне – в холодный голодный дом возвращаться? И ждать пока приползут звери и полакомятся мной?