Журналист: Убивать, кого?
Гонсалес: Убивать врага. Сначала ты не знаешь, какого. Потом тебе говорят: убивать партизана, ты узнаешь, что врагом может быть любой: и тот, кто кинул в тебя гранату, и тот, кто побеспокоил тебя ночью; но только потом, когда ты уже закончил день и выдохся, они говорят, что придет партизан, какой-то партизан по имени Кичипуа. Они всегда используют индейские имена, имена, которые звучат на индейский лад.
Журналист: Иными словами, индейцы — это и есть партизаны.
Гонсалес: Конечно. И кажется, именно в это время был кризис в отношениях с индейцами. С мапучес на юге. Там действовали воздушные силы и уничтожили немыслимое число людей.
Журналист: В Чили? Убийство индейцев?
Гонсалес: Так нам рассказывали. Что должны были убить там пять или шесть индейцев, и дело замяли. Подожди, дай мне вспомнить… Это было местечко из тех, где в резервациях живут мапучес, на юге Чили. И кажется, готовилось восстание или что-то в этом роде. Тогда туда вошли люди из военно-воздушных сил, и у них убили одного из офицеров, а те убили, не знаю сколько мапучес. Я это хорошо помню, поскольку нам рассказывали, что индейцы были полны стремления освободиться и что нельзя было повторять историю Соединенных Штатов, когда индеец воевал против белых. Конечно, я не могу утверждать, что все это дело о побоище происходило именно так, но так нам рассказывали.
Журналист: Ты рассказывал мне о подготовке.
Гонсалес: Ах да, о подготовке. На деле они систематически готовят человека-машину, машину, готовую выполнить любой приказ: «Огонь! Прыгай! Стреляй! Бросай гранату! Прыгай! Огонь! Бросай гранату! Стреляй!» В общем, человек-автомат на все 100 процентов. И скажу тебе, что я, когда останавливался у дверцы самолета в боевой готовности, был уже не я. Подходил момент, когда до дверцы мне оставалось три шага… «Прыгай!» Я смотрел на зеленый свет, и забывал о себе, мне казалось, что меня втиснули в другое существо, чувство было такое, как будто у тебя двойная личность, новая личность. Тогда я делал три шага, прыгал и кричал: «Кондооор!»… Падая вниз, видел только стропы, досылал патрон, брал в руки гранату и думал, что внизу находятся красные, которые пришли, не знаю откуда… и тысячи других вещей, думал, что надо быть осторожным, что ветер такой-то, и приземлялся… и иногда начинал плакать.
Журналист: Почему?
Гонсалес: Думаю, что из-за нервного напряжения. Офицеры говорили нам, что каждый прыжок стоит двух бессонных ночей. Что американцы в этом деле фантастичны, среди них есть типы, прыгавшие чуть ли не 400 раз. Классность измеряется количеством прыжков. Что среди американцев есть типы, которые имеют на своем счету по 480 прыжков, что они не проверяют снаряжение, что прыгают так, что они ужасно храбрые и решительные, в общем люди из другого мира. Что ради родины они делают все.
Журналист: Сколько времени пробыл ты в этой части?
Гонсалес: Восемь месяцев.
Журналист: Ты чувствовал себя очень несчастным и подавленным офицерами?
Гонсалес: Поначалу нет. Я был человеком очень уважительным. Для меня было важно, чтобы меня любили. С другой стороны, с моей точки зрения, я был уже не я. Я чувствовал себя подмененным, изломанным, во мне ликвидировали все, что во мне было раньше. Я не испытывал любви ни к чему.
Журналист: Как достигается это? Как им удается изломать человека до такой степени, что он не испытывает уважения ни к чему и ни к кому и превращается в машину-убийцу? Как они добиваются этого?
Гонсалес: Системой. То есть ежедневно, каждые 5 минут тебе говорят: «Прыгай! Вперед! Бей!» Тебя просто отчуждают от всего мира… «Бей его!»
Журналист: Кого бей?
Гонсалес: Воздух. Или тебе кричат: «А! Вперед! Бей его!» Ты слышишь тысячи, десятки тысяч таких криков. И если ночью у кого-то упадет спичка, то вскакиваешь во сне, сонный прыгаешь с кровати и кричишь: «А-а-а-а-а!» Потому что день за днем, час за часом ты живешь этим, и это уже вопрос психики. Ты на все реагируешь, не раздумывая. Кроме того, вместе с тобой всегда офицеры, здесь курсы не только чисто сержантские, здесь нет различия в званиях, различают только по номерам: один идет под номером первым, другой — под номером 24, нет никаких лейтенантов, ни солдат, ни ефрейторов. К примеру, у меня был номер 24; не было ни имени, ни фамилии, ничего. Был только номер. «24-й, прыгай, бей!» И я бежал, прыгал и кричал: «Одна тысяча, две тысячи, три тысячи, четыре тысячи…» Упал и оставался неподвижным, очень тихо лежал; если двинул хоть мускулом или даже заморгал, я должен был платить за это десятью выжиманиями. «Отдохни! Восстанови силы, ты меня понимаешь?» И тогда я восстанавливал силы. Или спокойно отдыхал. «Бей его!» — «Одна тысяча… две тысячи… три тысячи…» — «Бей!» — «Одна тысяча… две тысячи…» — «Сделай десять раз!» — «Один… два… три… четыре… десять…» — «Стой! Прыгай!» — «Одна тысяча… две тысячи… три тысячи…»