Жажда необычайных приключений и подвигов — захватить в плен Троцкого, убить Ленина, взорвать красный бронепоезд — волновала пылкие головы идейной молодежи. Фронт и тыл Красной армии усиленно охранялся, и ЧК арестовывала всех, захваченных в прифронтовой полосе. Тысячи русских патриотов погибли в попытках пробраться в Добровольческую армию, десятки разведчиков погибли, не выполнив своих заданий, но для молодости нет ничего невозможного!
Сама жизнь и наблюдательность научили, как нужно было действовать, когда нужно было быть налегке, без каких бы то ни было вещей, а когда нужно было изображать мешочника. Нужно было подражать виду и поведению красных: наглый вид, заломленная набекрень шапка, насыщенный ругательствами разговор были самым надежным рецептом для успеха.
В мае 1919 года я явился к командиру Марковской офицерской роты, занимавшей участок фронта по Северному Донцу. Предъявив ему документы, объяснив, кто я и куда иду, я просил его совета и помощи для перехода фронта. На его участке фронта большевики не проявляли особой активности, почему я и избрал этот участок как самый подходящий для перехода.
Командир роты вызвал двух рослых марковцев и объяснил им, в чем дело. Оба они с большим энтузиазмом принялись обсуждать со мной детали предстоявшего действия. Оказалось, что они нашли и починили затопленную лодчонку и уже готовились для разведки на красный берег. Есть одно место, по их предположению, наиболее безопасное для перехода, где река сужается и делает изгиб, где стоит только один красный пулемет, а берег покрыт кустарником и мелким лесом.
Легли спать не раздеваясь, прямо на полу; встали задолго до рассвета, выпили чаю с хлебом. Мне дали винтовку и пару ручных гранат. Командир роты пожелал нам удачи. Я передал ему все свои добровольческие документы, с тем чтобы он переслал их в разведывательное отделение штаба главнокомандующего с пометкой, что я перешел фронт там-то и там-то, а в случае неудачи «погиб при переходе». Душегубка, в которую мы втроем еле поместились, вполне соответствовала своему названию, данному ей моими спутниками, борт едва на ладонь возвышался над водой.
Была темная, тихая, теплая ночь, чуть журчала вода, квакали лягушки, булькала рыба. Согнувшись, почти лежа в лодке, мы оттолкнулись от берега; один марковец греб, стараясь не шуметь веслами. Мы вдвоем, держа винтовки наготове, слились с лодкой, стараясь, чтобы красные не заметили наших силуэтов.
Но все было тихо. Лодка бесшумно скользила по реке. Вот и вражеский берег, заросли кустарника и мелкого леса; вытаскиваем лодку в кусты и осторожно идем вперед, стараясь, чтобы не хрустело под ногами. Пройдя шагов сто, марковцы, пожелав мне счастливого возвращения, повернули к реке; я передал им винтовку и гранаты. Тьма кромешная. Осторожно иду по лесу, выхожу на проселочную дорогу, иду лесом параллельно дороге, шагах в пяти от нее. Идти трудно, кусты, заросли, болотистые места, много валежника. Начинает светать, рассчитываю, что отошел уже на 3–4 версты от реки. Иду по дороге, обошел кругом какое-то село. Равнина, издали видно, если кто-либо едет верхом или в телеге. Забираюсь в траву и лежу, пока они не проедут.
За селом нагнал какой-то обоз, едут беженцы, многие идут пешком; пристал к ним и благополучно дошел до большого села. Заночевал в избе крестьянина на окраине села. Обычные расспросы: откуда, куда идешь и т. д. Крестьянин боится прихода белых, я его успокаиваю, что белые мирных жителей не трогают. Легли спать. Изба — одна комната, хозяева в углу на кровати, а я на лавке лег не раздеваясь. Как я ни устал, прошел более 30 верст, прошлую ночь почти не спал, но возбужденное состояние и чрезмерная усталость не давали спать. Ночь была бесконечно долгая. Вдруг слышу шепот, крестьянин говорит своей дочке, девке лет восемнадцати:
— Беги в сельсовет и скажи комиссару, что у нас ночует «кадет».
Девка осторожно закрыла за собою дверь. Я тотчас же поднялся и вышел. На дворе уже светало, я видел, куда она пошла, и двинулся за нею. Оглядываюсь и вижу: крестьянин вышел из избы и наблюдает, куда я пошел. Скрывшись за углом, я пошел в противоположную сторону. Обойдя село стороной, шел полями, балками, проселочными дорогами, держась направления на северо-запад. Опять вышел на большую дорогу, по которой двигались обозы, беженцы гнали скот. К вечеру я был в Купянске и отправился прямо к вокзалу железной дороги.
У вокзала базар. Закусил на ходу и стал ходить по железнодорожным путям, подальше от вокзала. Нашел, что мне надо: составляется товарный поезд, собирающий угольные вагоны углярки. Вижу, как какие-то типы карабкаются в эти вагоны, спрашиваю, куда идет поезд. Шепотом отвечают: «Харьков, лезь сюда!» Через несколько минут я засыпан углем, торчит только голова, и разобраться, где голова, а где кусок угля, в темноте невозможно. Через полчаса поезд уже уходил. С потерей Донбасса красные испытывали недостаток угля и эвакуировали его скорыми поездами.