Но постепенно ситуация перестала быть предельно критической, став просто тяжёлой и люди стали смотреть по сторонам и задаваться вопросами. И об Апраксиных в том числе. О тех, на чьих плечах лежит благополучие города.
Не все были на ристалище, в тот роковой момент, но те, кто был и смог выжить… Они рассказывали разное. В том числе и о том, кто был противником Апраксиных. Уж кому служил новый директор мясной школы, знал весь город.
— Ведь не простит император, — пробормотал кто-то слишком громко.
— А это пусть голова у родовитых болит, простит их император или нет! — отрезал Семёныч, — наше дело маленькое! Сказали расчистить и ждать. Вот, расчистили и ждём! И следим за языками!
— А точно всех-всех убили? — уточнил у Семёныча Филимон, — там же девулька на ристалище была. Дюже высокородная, то ли внучка, то ли правнучка императора! Родная кровь!
На этот вопрос ответа так и не прозвучало. Бригадир зыркнул в сторону бригады и парочка мужиков посообразительнее в два тычка заткнули излишне любопытного.
— Семёныч, а чем нам тут родовитые помогут? — снова влез с вопросом Гвоздь, — тут не родовитых нужно, а кран мостовой вон восстанавливать, да железо это многотонное им подымать да фундаменты крепить.
— А то я не знаю, — хмыкнул бригадир, — что без крана мы тут ничего не сделаем, и десяток этих синемундирников Апраксиных ничем нам не помогут. Даже с оборудованием. Да и маги не сдюжат, сломают станок раньше. Я инженеру всё как есть обсказал.
— И что?
— И ничего. Первый цех заработал? И наш заработает. Сидим. Греемся. Ждём.
И снова на короткое время в помещении воцарилась тишина, нарушаемая лишь завываниями ветра и сухим шелестом снежинок, разбивающихся об бетон и сталь при особо сильных порывах. Сухо потрескивал костерок, в который периодически подбрасывали по паре обломков досок, негодных уже ни на что.
— А говорят, — тихим шёпотом нарушил тишину Филимон, — что и не Апраксины уже заправляют всем, а Иные. Оттуда.
На сказанное бригадир гулко захохотал, прихлопывая себя руками в меховых рукавицах по коленям. Остальная бригада замерла в ожидании. Было видно, что люди не хотят верить в сказанное, но опаска, что это может оказаться правдой, тлеет где-то глубоко внутри каждого.
— Иные! Оттуда! — отсмеявшись, передразнил Филимона Семёныч, — дубина ты. Нашёл кого слушать! Бабу свою! Всё внешнее кольцо знает, что у твоей бабы язык, что помело! И метёт она им без ума!
Филимон снова смутился, и что-то неразборчиво пробормотал.
— Всем известно! — буквально впечатывая слова в пустую голову работника веско проговорил бригадир, — что без воли и без ведома высокородного, твари из-за границы мира могут тут находиться только во время Вторжения, а когда это происходит, они одержимы только кровью таких как ты и твоя языкастая баба! А те твари, что не кидаются сразу тебя сожрать, живут тут по воле и милости высокородных. А уж занять их место… Чему тебя только в вечерней школе учили?
— Так всё-таки, — снова попытался сменить тему Гвоздь, — чего мы ждём, Семёныч? Нешто нам кран подгонят? Мужики гутарили, что вся тяжёлая машинерия, и краны в том числе, заняты на разборке стены Серого Города.
Бригадир усмехнулся, вспоминая короткий разговор со стариком Трёхпалым, его коллегой и старым другом, сейчас руководящим такой же бригадой, восстанавливающей первый цех. Вспомнил свой вопрос, почти один в один такой же, что сейчас задал Гвоздь. Вспомнил грубый смешок в густые седые усы и характерный жест, разглаживающий эти усы изувеченной в молодости ладонью с уцелевшими тремя наполовину откушенными пальцами. Грубый смешок и загадочное, хриплое, в ответ: «О да, Семёныч, о да! Помощь что надо! Тебе понравится. Только портки не намочи!»
— Уймись, Гвоздь. Утихни, грейся и жди. Сказано тебе, будет помощь — значит, будет!
И ещё не успело эхо сказанных чуть громче, чем обычно, слов утихнуть под переломанной крышей, как гулкий, тяжёлый удар сотряс ворота цеха.
Закрытые ворота цеха!
Пока бригада ремонтников на секунду замерла в испуге, что-то огромное и сильное ещё раз мощно ткнулось в металлические ворота, заставив их дрожать, скрипеть и стонать, и требовательно заревело, оглашая небеса, скрытые тяжёлыми свинцовыми тучами обиженным утробным рёвом.
Семёныч вдруг отчётливо вспомнил, как инженер на утренней планёрке несколько раз ему повторил, чтобы ворота цеха они сегодня не закрывали. Совсем. Категорически. И не просто не запирали замки, но даже и не думали задвигать огромную тяжёлую шестиметровую створку, перекрывающую доступ внутрь и так насквозь дырявого помещения порывам ледяного февральского ветра. Напоминал несколько раз, вдалбливая в забитую заботами и проблемами голову, что именно сегодня, к обеду, к ним направят помощь от Апраксиных, что именно сегодня им поднимут в воздух многотонное оборудование производственной линии и придержат его в воздухе столько, сколько нужно кристалло-бетону, чтобы схватиться, застыть и набрать эксплуатационную прочность. Да, эта ядовитая алхимическая смесь песка, слюны и, как говорят люди, мочи и потрохов совсем уже неведомых созданий, застывает очень и очень быстро, но не мгновенно же. Час с мелочью, но касаться этой смеси в этот момент нельзя, присохнет — вовек не отдерёшь.