— А если ты понесешь? — напрямик спросил он. — Неужели и тогда станешь так же насмешливо рассуждать о грехе, Кэтрин?
— От Генри я понесла всего один раз, хотя мы прожили вместе несколько лет, — возразила Кэтрин, не уступая в откровенности собеседнику. — Тогда меня это огорчало, теперь радует. Возможно, твое семя падает на бесплодную почву.
— Чего ты от меня добиваешься? — устало спросил лэрд. — Тебе нужна моя душа? Разве недостаточно того, что ты украла мою честь? Или тебе не терпится завладеть моей гордостью, моим чувством долга? А может, ты вознамерилась украсть у меня сердце, маленькая колдунья?
— Это было бы только справедливо, — поддразнила Кэтрин. — Ведь ты украл мое сердце уже в первый день…
Макдональд в упор смотрел на нее. Она немного смутилась, чувствуя себя объектом столь пристального внимания, но под действием этого взгляда в ней начали пробуждаться дремавшие желания, словно открылась тайная дверца, за которой они скрывались.
Кэтрин всегда хотела большего, мечтала о большем с такой неистовой силой, что мир ужаснулся бы, узнай он о ее великой потребности жить полной жизнью.
Детство, проведенное в нищете, отрочество, омраченное борьбой за существование, не истребили в ней могучего стремления к чудесной красоте жизни. Только до поры до времени ее чувства дремали, запертые в потайной комнате, и требовалось лишь найти ключ, чтобы выпустить их на свободу. На одной полке лежала нежность, перевязанная кружевными розовыми ленточками, рядом покоилось несгибаемое мужество, прямые углы которого были окрашены в темно-синий цвет. В комоде пряталась радость, от нее исходил пряный запах, как нельзя лучше сочетавшийся с ее лимонным цветом.
А посреди комнаты на столе царствовала страсть, отливая всеми оттенками красного, поблескивая золотом. Страсть, рожденная долгой знойной ночью и прохладным утром, страсть, вызываемая прикосновением дрожащих пальцев к загорелой коже… звучащая в унисон биению ее сердца.
Кэтрин захотелось подойти ближе, чтобы ощутить этот небывалый жар.
Хотелось попробовать его на вкус.
Дверь в потайную комнату слегка подалась, и за ней открылось такое сияющее, залитое светом пространство, что Кэтрин едва не вскрикнула от восторга. Оно манило ее зайти, там она сможет окружить Хью вниманием и заботой, дать ему утешение, шептать нежные слова по ночам, ухаживать за ним днем, словом, быть с ним рядом, забыв обо всем.
— Моя душа уже давно мне не принадлежит, — продолжала Кэтрин; при этом ее широко открытые глаза сияли восторгом. — Если бы ты даже вложил мне ее в руки, я вряд ли бы ее узнала. А честь… неподходящее слово для того, что происходит между нами. Но ты не виноват. Церковь оправдывает похоть мужчин, считая ее грехом у женщин. Так что можешь не опасаться за свою душу, мне нужно лишь твое сердце и тело.
Откровенность Кэтрин вызвала у него улыбку.
— Или ты изменилась, или я только сейчас начинаю постигать твою истинную сущность?
Он на мгновение прикрыл глаза, а когда открыл, Кэтрин по-прежнему стояла перед ним. Взгляд стыдливый, как у девственницы, и искушающий, как у ее прародительницы Евы, хотя в действительности она не была ни той ни другой, находясь где-то посередине, куда ее привела близость с Хью и их потребность друг в друге. Кэтрин умела возбудить его, знала, каких мест нужно коснуться, догадывалась, что ее прерывистые вздохи у него на груди действуют безотказно, интуитивно чувствовала, когда нужно поцеловать Хью, когда уткнуться ему в шею, когда быть страстной, а когда игривой и насмешливой. При этом она не раз вскрикивала от восторга в его объятиях.
От нее исходил приятный аромат женского тела. Кожа под грудью была особенно нежной и трогательной, сле-ва под мышкой красовалась родинка, а на округлом животе кожа в одном месте слегка растянулась во время беременности. Во сне она порой довольно урчала, как сытый младенец, прижималась к груди Хью, молитвенно сложив ладони. Ступни у нее всегда были прохладными, а смех — невероятно заразительным. Служанка, она выражалась правильнее, чем ее более образованная госпожа. Преданная мать, она бросалась на защиту своего ребенка не раздумывая. В минуты опасности была тигрицей, в минуты блаженства — ласковым котенком. Ее глаза, устремленные на Хью, молили о нежности, обещали наслаждение, а мудрая улыбка Евы напоминала о грехе.
Макдональд отдал бы половину своих немалых владений за право обладать этой женщиной, слышать, как она выкрикивает его имя в порыве страсти. Вторую половину он с радостью пожертвовал бы судьбе за то, чтобы просыпаться ночью рядом с Кэтрин, розовой и теплой от сна, обнимать ее, снова любить, а утром без смущения встречать приход горничной. И еще за право назвать ее своей любимой, своей женой.
Пока же любить ее означало быть проклятым.
— Если я и изменилась, то лишь потому, что скучала по тебе. Ты мне нужен. — В ее глазах лэрд прочел нечто непостижимое. Доверие? Нет, что-то менее простодушное. Желание? Нет, что-то гораздо большее. Мудрость? Пожалуй, да.
— Стоит ли наша любовь тех опасностей, которым мы из-за нее подвергаемся? — задумчиво произнес Хью, стараясь холодностью тона скрыть огонь желания. Но умная Кэтрин сумела за оболочкой слов разглядеть суть, к которой и обратилась.