Плотнее запахнув плащ, Келеборн легко сбежал по запорошенной снегом мраморной лестнице и пересек широкий внутренний двор. На мгновение остановившись перед тяжелой дубовой дверью, он прислушался к взволнованному биению собственного сердца, а после решительно вошел.
— Ясного дня, — поприветствовал он мастера Мериона.
— Здравствуй, здравствуй, — ответил тот и, оставив в покое пузатую колбу, с которой в данный момент возился, обернулся к посетителю. — Ну, как ты? Вижу, что неплохо.
— Вы правы, — кивнул синда и, привычно сев на табурет у окна, разделся до пояса.
Целитель подошел и внимательно осмотрел тонкий, едва заметный рубец.
— Сегодня не болит? — уточнил он.
Келеборн покачал головой:
— Как будто нет. Только ночью немного ныло.
Нолдо нахмурился и, положив сухую, шершавую ладонь на грудь пациента, закрыл глаза и стал прислушиваться с помощью гораздо более чувствительного инструмента — собственной фэа.
— Следов тьмы внутри роа нет, это совершенно точно. Но ткани кое-где срослись не так, как задумал Единый.
— С этим можно что-то сделать?
— Да. Приходи завтра в это же время — я приготовлю один настой, и мы все вылечим. А вот насчет другого…
Мерион задумчиво покачал головой, потом глаза его на один короткий миг блеснули, и Келеборн не сдержался:
— Ответ из Химринга пришел?!
— Вчера вечером, — улыбнулся лекарь. — Целители принца Майтимо пишут, что им знаком похожий узор, но не совсем такой. Однако они дали несколько советов. Сам Нельяфинвэ тоже многое написал — Артаресто мне показал часть его письма. Вот только…
Мерион замолчал и, посмотрев за окно, задумчиво подергал себя за прядь.
— Понимаешь, — заговорил наконец он, — старшего Фэанариона лечили в основном братья. Здесь, в Минас Тирите, их, как ты сам понимаешь, нет. Однако через некоторое время мы дополним Песню необходимыми элементами и будем готовы приступить к лечению. Мы попытаемся убрать из твоего плеча те обрывки темной паутины. Госпожа Галадриэль молодец, изрядно постаралась — целостность заклинания нарушена, и восстановить ее при всем желании невозможно. Кем бы ни был тот приспешник Врага, ты для него более не послушный исполнитель. Должно быть, только влюбленная дева в порыве ярости способна на такое. Значит, окончательно исцелять теперь предстоит тоже ей. Если кто и способен освободить тебя от остатков темного заклинания, то это именно она.
— Благодарю тебя, — откликнулся Келеборн, и на лице его зажегся чистый, светлый огонь надежды.
С тех пор, как они покинули Дориат, остатки заклинания больше не беспокоили его, и все же было неприятно сознавать, что в твоем собственном теле есть нечто чуждое и враждебное.
Келеборн встал и, одевшись, послушно выпил настой, протянутый ему целителем. На мгновение поморщившись от едкой горечи, он перехватив немного насмешливый взгляд нолдо, склонил голову в знак уважения и, поставив опустевшую кружку на стол, покинул покой.
Собственное бездействие откровенно тяготило синду. Он не привык днями напролет слоняться из угла в угол, есть, спать и читать. Решив, что непременно стоит придумать себе занятие на будущее, он огляделся по сторонам и в этот момент заметил мелиссэ.
Галадриэль стояла буквально в двадцати шагах, у крыльца, и разглядывала что-то вдалеке. Проследив за ее взглядом, Келеборн заметил на ветке клена синицу. Подавив порыв окликнуть деву, он улыбнулся и наклонился, чтобы зачерпнуть немного снега.
Двор как раз пересекли двое стражей, возвращавшихся с караула, но сын Галадона решил, что возможные редкие прохожие не помешают им. Скатав в ладонях рыхлый снежный шар, он размахнулся и запустил его прямо любимой в плечо. Та вскрикнула от неожиданности и обернулась.
— Ах ты! — с притворным возмущением воскликнула дева, однако яркий, радостный блеск ее глаз с головой выдавал мгновенно вспыхнувшее веселье.
Долгое время они бегали по двору в азарте «боя», то прячась за колоннами и деревьями, то выходя на открытое место. Снег слепил им глаза, летел за шиворот. Скоро поднявшееся белое облако стало мешать видеть «противника», и Артанис с Келеборном стали подходить друг к другу все ближе и ближе. Дева заливисто смеялась, уже собственными руками пытаясь затолкать холодный комок любимому за ворот, тот не слишком активно уворачивался, а после, обняв Галадриэль, прижал ее к себе и коснулся губами ее смеющихся уст. Нолдиэ в ответ его обняла за шею и с жаром ответила. Оба стояли, с ног до головы усыпанные снегом, и, улыбаясь, смотрели друг другу в глаза.
— Я рада, что ты смеешься, — прошептала наконец Галадриэль. — Улыбайся почаще, прошу. Тебе очень идет.
— Я буду стараться, — серьезно пообещал Келеборн.
Он мотнул головой, стряхивая с волос налипший снег, и принялся помогать любимой очистить одежду от следов недавней забавы. Казалось, что фэар их переговариваются, и ощущение счастья, безоговорочного и полного, пришедшее впервые, пожалуй, за долгое время, было одно на двоих.
До обеда еще оставалось немного времени, однако в замок идти не хотелось. Взявшись за руки, Галадриэль и Келеборн неспешно пошли вглубь укрытого белым зимним покрывалом сада.
Ветер завывал за окном, метель швыряла снег в окна, вынуждая нолдор жарче топить камины. Запрет на использование осанвэ, объявленный Нолдораном, активно обсуждался эльфами, собиравшимися в общих залах, чтобы поделиться новостями или же просто поговорить. Близость Врага ощущал почти каждый, кто жил в крепости Врат, однако теперь многие задумались — знает ли об их чаяниях Моргот. Валар когда-то рассказали эльдар, что никто не сможет проникнуть в их разум, если тот огражден защитой аванира. Однако сейчас, в темное и холодное время, многие усомнились, и страх начал медленно, но верно сочиться, подобно сквознякам, пробираясь в жилые комнаты и залы, прячась среди стеллажей в библиотеке и даже порой заглядывая в мастерские.
В тот вечер было особенно неспокойно. Жар очагов согревал роар, но не фэар. Нолдор почти физически ощущали ледяную хватку Врага, что лишала воли и старалась погасить пламя их душ. Хотя вернувшиеся дозорные доложили, что в округе все спокойно, да и не сунулись бы ни ирчи, ни варги в такую погоду к ним — не дойти. Однако стражи ворот лишь недоверчиво посмотрели на возвратившихся и плотнее закутались в плащи. Почему-то нестерпимо хотелось потянуться осанвэ к отдыхавшим сейчас у огня, передать им свои чувства, а в замен ощутить тепло очага.
Однако дисциплина среди нолдор была великолепная, и никто не поддался искушению, за что и получил рассерженный плевок снега вмиг усилившейся метели.
Макалаурэ ощутил неладное, когда поднялся вопреки советам верных на стену. В воздухе носилось нечто темное, тщательно скрывавшееся за хлопьями снега. Однако как ни всматривался Маглор во тьму, различить так ничего и не смог. Решив, что все же ему показалось, он вернулся в относительное тепло помещений и, проходя мимо общего зала, уловил настроение сидевших там нолдор.
«Не померещилось, значит… что ж, не в первый и не в последний раз», — подумал он и отправился за лютней.
Своего лорда эльфы встретили тишиной и унынием — мерзкий сквознячок страха прокрался и сюда.
Маглор сел напротив огня, вздохнул, на мгновение прикрыв глаза, и начал петь. Он не призывал к борьбе, не напоминал о долге, нет. Его песни были полны света и в то же время легкой грусти и печали — знакомые каждому с детства мотивы, так любимые эльфами Тириона. Что побудило Макалаурэ исполнить именно их, он не знал, возможно, тому поспособствовал недавний разговор с матерью — Нерданэль теперь нередко связывалась с кем-либо из сыновей, или же сработало его непревзойденное ощущение настроения собравшихся. Во всяком случае к концу третей песни, многие нолдор словно пробудились ото сна, а некоторые даже начали подпевать. Настроение стремительно улучшалось, а злая вьюга постепенно превращалась в обычный зимний снегопад.