На небольшой поляне своего короля уже ждали.
— Ты был прав, Келеборн, — с горечью произнес он. — Моя Мелиан… попала под чье-то дурное влияние.
— Элу, ты так и не хочешь поверить, что это она стоит за всеми бедами Дориата? — прямо произнес он.
— Ты забываешься! — рявкнул Элу. — Это она оградила нас Завесой…
«Которая тут же сообщает ей обо всех перемещениях».
— … это она, ее магия сотворила и приумножила красоту Дориата…
«Которую готова отдать Врагу!»
— … она… майэ! Родила мне дочь! Вы слышали, чтобы у майяр или валар были дети?! И я нет. А она родила! Мою дочь! Нашу прекрасную Лютиэн…
— Которая меня, по-моему, даже и не узнала, — тихо проговорила Галадриэль.
— Которая очень изменилась в последнее время, — согласился с ней до сих пор молчавший Трандуил.
— Довольно! Я думал, вы хотите поддержать меня, — с горечью произнес король. — А я… я лишь слышу, что во всем виновата моя семья. Такой помощи я не приму!
Тингол развернулся и решительно покинул поляну.
— Может, стоит рассказать как можно большему числу синдар о том, что с тобой сотворила королева? — предложил Ороферион.
— Не думаю, — ответил Келеборн. — Элу сейчас не на нашей стороне. Он еще не готов принять правду.
— Как бы мы не опоздали, — еле слышно произнесла Артанис, глядя прямо перед собой.
— Надо подождать. Тингол сейчас не главное. От него уже ничего не зависит.
Раскаленные печи дышали жаром, и Ненуэль, протянув руку, распахнула пошире окно. В мастерскую мгновенно ворвался шелест листвы и жизнерадостный гомон лета. Отбросив влажную прядь со лба, она широко, немного мечтательно улыбнулась и поднесла образец только что изготовленного стекла к мозаике. Кажется, соединения фтора наконец придали ему тот оттенок, который был нужен.
Более двухсот лет почти непрерывных опытов позволили, в конце концов, получить желанный результат. Перекись марганца сделала мутное стекло прозрачным, и жители Ондолиндэ с радостью заменили им в своих окнах использовавшуюся до сих пор слюду. И все же это было лишь начало пути, по которому стремилась пройти молодая мастерица. Она хотела придать стеклу прочность камня и цвет.
Целыми днями, а часто даже ночами над красной черепичной крышей вился дым. Нолдиэ работала, подбирала варианты, отметала неудачные, и скоро смогла с помощью меди получить голубые и бирюзовые образцы. Эти первые кусочки стали небом на небольшой мозаике, которую она стремилась сложить. Чуть позже с помощью кобальта был получен синий материал. Воодушевленная, она поделилась своей радостью с родителями и пошла дальше, вновь надолго поселившись в мастерской за химическими приборами.
Оттенок кожи — то, что ей никак не удавалось получить. То у нее получались лимонно-желтые цвета, то оранжевые. Разумеется, каждый из них сам по себе был ценен, и Ненуэль, тщательно записав ход опыта в специальный пергамент, складывала кусочки вновь полученного ею искусственного минерала в шкатулку.
И вот теперь, похоже, она сможет выложить лицо. Еще раз критически осмотрев образец, она встала и подошла к низкому деревянному столику, на котором лежала основа будущей мозаики. Темноволосый нэр улыбался, и дева словно наяву увидела свет его глаз, такой манящий и завораживающий. В ушах зазвучала музыка, и Ненуэль, вспомнив танец и свой детский каприз, легко рассмеялась. Приложив полученный только что образец к полотну, она удовлетворенно улыбнулась:
— Идеально подходит.
Теперь стоило попробовать создать нужный оттенок серого, чтобы изобразить глаза. Однако этим она решила заняться завтра, закончив на сегодня работу.
День клонился к вечеру. Высокое небо за окнами обрело глубину, и дева, удобно устроившись на ближайшем стуле, достала из кармана лембас и критически его осмотрела. Хлебец был выпачкан в золе и припорошен бурым порошком. Решив, что такой трапезой вполне можно и пренебречь, она вновь убрала свою находку в карман и выбежала в сад.
Деревья мерно шелестели, и Ненуэль, остановившись под самой раскидистой и пышной кроной, прислушалась к тихому, но отчетливо слышимому шепоту собственной фэа. Вновь она куда-то звала, манила. Далеко-далеко, возможно даже за круговые горы, ограждавшие, словно безмолвные стражи, долину Тумладен. Хотелось то ли плакать, то ли петь. А еще было невыносимо грустно от того, что она не может поделиться своими успехами с тем, к кому стремится душа.
«Но ведь так не бывает, чтобы не было выхода, — подумала она. — Нужно только как следует поискать — и способ решения непременно найдется».
Мысль воодушевила, и Ненуэль, погладив шершавый ствол дерева, подумала, что та самая нить, связавшая ее однажды с кем-то далеким, теперь вполне может доставить ему от нее известие.
В памяти всплыла музыка, которую слышала она однажды на празднике, и вновь шепот моря вторил той тихой, нежной мелодии. Дочь Глорфинделя закрыла глаза и запела, всем сердцем мечтая, чтобы ее желание осуществилось.
Песня, рожденная самой фэа, поплыла над садом, постепенно поднимаясь все выше и выше к небу. Она полетела над острыми каменными пиками, над полями, над мертвой долиной Нан Дунготреб и, перемахнув на своем пути через несколько рек, подобно освежающему ветру ворвалась в окна мастерской.
Тьелпэринквар вздрогнул и, оглянувшись на широко распахнутое окно, отложил инструмент.
— Отец, тебе тоже чудится? — спросил он взволнованно.
— Что именно? — уточнил Курво, с легким недоумением посмотрев на сына.
Тот несколько мгновений молчал, и на лице его читался чистый восторг, как будто он слышит прямо здесь и сейчас нечто прекрасное и удивительное.
— Кто-то поет, — наконец ответил он. — Дева. И еще музыка. Ты знаешь, мне кажется, она уже играла однажды на празднике в Бритомбаре.
Искусник прислушался и наконец уверенно покачал головой:
— Я различаю только ржание лошадей и голоса верных. Тебе показалось, должно быть.
— Нет, — уверенно покачал головой Тьелпэ.
Он был убежден, что ничего более восхитительного ему за всю свою жизнь слышать не доводилось. Волнение, родившееся в груди, живо напомнило непонятный сон, виденный давно, много лет назад. Но, увы, сейчас у него не было под рукой флейты, которая могла бы выразить охватившие его чувства.
— Так значит, это были не грезы, — невпопад пробормотал он и опрометью выскочил из мастерской.
Откуда прилетел этот зов, он никак не мог понять. Расспросив нескольких верных, он убедился, что голос различим лишь им одним. Птицей взлетев на крепостную стену, он замер, вслушиваясь и пытаясь угадать направление. Впрочем, получалось плохо. В конце концов, Куруфинвион стал просто внимать, пытаясь запомнить каждую ноту голоса.
«О чем же он мне напоминает? — думал он, то и дело безотчетно хмурясь и кусая губу. — Я словно знал, но забыл, а голос уверен, что помню. Впрочем, когда это нолдор боялись загадок? Я непременно разберусь!»
Дав себе мысленно такое обещание, он убедился, что кольцо аванирэ по-прежнему держится на пальце, и распахнул как можно шире осанвэ.
«Пусть фэа летит за песней и ищет», — подумал он.
Мелодия еще какое-то время звучала, а после стала затухать, становясь все тише и тише, и наконец смолкла. Однако Тьелпэринквар еще долго стоял, не шевелясь, и пытаясь угадать, не голос ли собственной судьбы он только что слышал.
Светильники привычно прогоняли темноту наступившей ночи, а Нолофинвэ все мерил шагами кабинет, изредка останавливаясь у палантира с протянутой ладонью, которую, однако, тут же убирал прочь.
«Ответит не Анайрэ. Зачем зря беспокоить… Но она узнает. Вызовет ли? Помнит ли сама? Что я говорю, такое невозможно забыть…»
Волны мерно плескали о берег, и мелодия, древняя и почти что изначальная, сливалась с песней любви двух нолдор. Кожа супруги сияла в серебристом свете, а в ее широко распахнутых глазах полыхало пламя, готовое охватить не только ее любимого, но и, казалось, дотянуться до самой сути Эа. Так и случилось. Именно тогда, в ту поистине волшебную ночь, в Благом краю, вдали от Тириона, при бледных лучах Тельпериона и звезд Варды, был зачат их старший сын. А теперь… теперь тот скоро сам станет отцом и будет качать на руках своего малыша или малышку.