Рука непроизвольно дернулась к мечу при мысли о том, что такие же, как эти, твари делали со старшим.
Однако разум победил.
— Ты так боишься хозяина, своего господина, даже не побежал назад… Что помешало вернуться к нему?
— Нельзя! Гнев. Боль. Нет еда. Темно. Работа, — орк подозрительно задергался, словно судорога прошла по его телу.
— Лорд, что это с ним? — спросил стоявший все время рядом Вайвион.
— Не знаю. Его раны незначительны, — ответил Макалаурэ, за размышлениями не заметив даже, что друг опять принялся за старое.
— Расскажи теперь про крепость господина. Все, что знаешь, — решив получить ценную информацию, спросил Маглор.
— Стена. Ворота, — большего сказать орк не успел, забившись в конвульсиях. Второй лишь прохрипел: «Хозяин» и обмяк.
— Моринготто, — зло выплюнул слова Вайвион.
— И это предусмотрел, — согласился с другом Маглор.
— Ясного утра, папочка, мамочка, — пропела счастливая Лехтэ, вбегая в дом. — Вот, это вам.
С этими словами она поставила на стол свою недавнюю добычу — видящий камень.
Родители как раз занимались приготовлением завтрака. В распахнутое окно щедро врывалось солнце, и эльдиэ, раскинув руки, довольно зажмурилась, поставляя лицо его лучам.
— Значит, у тебя все-таки получилось, — ответил Ильмон и с улыбкой потрепал дочь по голове. — Поздравляю.
— Спасибо, атто!
Она облизала палец и сунула его в вазочку с прозрачным яблочным вареньем.
— М-м-м, как вкусно, — прокомментировала она.
— Лучше сядь и поешь нормально! — одернула ее леди Линдэ.
— Это уж непременно!
Из них двоих именно аммэ была поборницей приличных манер, атар же охотно прощал дочери маленькие причуды: хочет бегать в штанах — пускай, нравится лазать вслед за ним по стройкам, изучая эту нелегкую науку — что ж, он весьма охотно обучит младшенькую.
Лехтэ проворно ополоснула руки и уселась за стол в ожидании завтрака. Жизнь начинала уверенно входить в привычную колею. Вот только мужа не хватало. Все казалось — сейчас откроется дверь, и Атаринкэ войдет широким шагом, позовет на какую-нибудь прогулку, как это часто бывало вскоре после их знакомства. Здесь. В этом самом доме.
Воспоминания нахлынули вдруг остро и бурно, но вызвали не приступ тоски или боли, а только счастливую, умиротворенную улыбку.
— А это что? — спросила вдруг аммэ, указывая на висевший на шее кулон.
— Прощальный подарок мужа, — пояснила она охотно и принялась рассказывать.
Линдэ некоторое время задумчиво рассматривала ландыш, а потом сказала:
— Что ж, раз так, то отправляйся, куда тебя зовет сердце.
Лехтэ посмотрела вопросительно на отца, и тот в ответ, пожав плечами, кивнул.
«Выходит, мамуля до сих пор была против поездки в Эндорэ, — поняла нолдиэ. — Но вслух, правда, ничего не говорила. Ох уж эта загадочная ваниарская натура — не всегда и поймешь ее. Наверное, аммэ думала, что муж меня не любит больше, а, значит, и делать мне там нечего. А вот отговаривать меня ей, наверное, отец запретил».
Решив не гадать зря, она просто послала ему осанвэ:
«Спасибо, атто».
На что получила ответ:
«Да не за что, малыш. Плыви себе спокойно. У нас-то тут точно все будет хорошо».
Куруфин зевнул и неприязненно посмотрел на недавно сколоченную кровать. Спать хотелось сильно, однако в последнее время ночи не радовали Искусника. Нет, ни твари Моргота, ни дикие звери не нарушали покой нолдор в Химладе. Дозорные исправно несли службу, охраняя лагерь, да и временные укрепления не позволили бы оркам беспрепятственно ворваться под покровом темноты.
Сны. Именно они были причиной, по которой Куруфинвэ предпочитал засиживаться за расчетами и чертежами допоздна. Каждую ночь Ирмо посылал ему видения, разные, но всегда странные, запутанные и горькие. Неизменным в них оставалось одно — Лехтэ. Она то замерзала в занесенном снегом Тирионе, то тонула в море среди обломков корабля. Однажды даже вновь вышла замуж за какого-то телеро и родила ему сына и дочку.
На утро после таких снов Куруфин был разбит и подавлен, и только полностью погрузившись в работу, он забывал о своих кошмарах. Пока не приближалась ночь.
Неспешно раздевшись, Искусник откинул одеяло и, вздохнув, лег. Усталость взяла свое, и он мгновенно уснул, лишь голова коснулась подушки.
//Куруфинвэ стоял на берегу озера. Когда-то он действительно там бывал. Давно. В благие дни, озаренные дивным светом. Сейчас же над зеркальной гладью висела луна, серебря воду, деревья и самого Искусника. Тихий плеск волн и блики Исиля завораживали — ему не хотелось покидать это место. Повинуясь какому-то внутреннему чутью, Куруфин подставил ладонь холодному свету, и тот же миг лучи причудливо переплелись, искрясь и сверкая. Дивная птица сидела на руке Искусника и глядя ему в глаза, видела фэа нолдо, все его тревоги и радости, все заботы и горести, всю любовь, что несмотря на расставание и расстояние продолжала жить.
Создание света встрепенулось и расправило крылья, готовясь улететь. Куруфин сжал пальцы, не желая отпускать птицу. Чуть склонив голову на бок, она протяжно запела. Знакомые ноты слышались в этом плаче, словно его душа рыдала и билась в оковах. Резкая боль пронзила сердце, рука дрогнула, и ладонь раскрылась, выпуская поблекшую от тоски птицу. Ярко сверкнули ее перья, лишь обрела она свободу. Куруфинвэ чувствовал все, что ощущала она, и видел мир ее глазами. Он так и остался стоять на берегу озера, а крылатое создание тем временем опустилось на ветку дерева, что росло у окна небольшого домика в Тирионе, заглянуло сквозь него внутрь и, довольное, принялось неотрывно смотреть на спящую нолдиэ, лучась от счастья.//
Так сладко и безмятежно Лехтэ не спала, наверное, уже давно. Ей снилась аммэ, что пела колыбельную, украшенный цветущими деревьями сад, серебряный свет Тельпериона. Она не хотела закрывать глазки, и мама не стала настаивать. Они танцевали вместе, взявшись за руки, и малышка Тэльмиэль счастливо смеялась, радуясь жизни. Звенели колокольчики где-то вдали. Она никак не могла понять, где именно, но нежная мелодия от этого не становилась менее чистой и жизнерадостной. Танец кончился, и Тэльмиэль побежала и, присев на корточки, дунула со всей силы на белую головку одуванчика. Пушинки поднимались и поднимались, подхваченные ласковым ветерком, и вдруг оказались так высоко, как, должно быть, парят птицы. Малышка летала вместе с ними, ловила руками, танцевала в мягких одуванчиковых облаках и махала почему-то тоже не спящим ласточкам.
Вдруг они начали опускаться, но не в сад, а к окну. И неожиданно, уже присев на подоконник, Лехтэ заметила, что там, внутри, спит она-другая, взрослая. Малышка заглянула с любопытством в комнату. Ей очень захотелось узнать, как же она будет выглядеть, когда вырастет.
На ветку дерева, что качалась рядом с нею, села какая-то незнакомая птица. Необычная, белая, почти прозрачная, она буквально светилась, чем-то напоминая Тельперион. От нее исходили тепло и любовь, поэтому маленькая эльфийка, поразмыслив, не стала звать маму. Им же с той, второй, Лехтэ не грозила опасность. Наоборот, хотелось обнять, погладить и никогда не отпускать это дивное создание.
Спящая нолдиэ пошевелилась, заворочалась и, словно почувствовав чье-то незримое присутствие, проснулась, резко вскочив на постели.
— Странно, — пробормотала она и недоуменно потерла лоб.
Ощущение, что кто-то был за окном, казалось почти реальным. Лехтэ даже проверила, но, само собой, никого не обнаружила.
Занималась заря, и Тэльмиэль, широко зевнув, встала и оделась. Пора было, пожалуй, начинать день и, ради разнообразия, самой приготовить родителям завтрак. А еще стоило сходить в их с мужем тирионский дом и решить вопрос с драгоценностями. Как же хотелось взять с собой их все, хранящие любовь Атаринкэ и ее теплые воспоминания! Но вряд ли такое решение можно было бы назвать разумным.
На столике у зеркала стоял еще один ящичек с украшениями, привезенными из Форменоссэ. Лехтэ не смогла оставить их там, где побывал Враг. Подняв крышку, она несколько минут любовалась ими, но решила не трогать, не брать в руки, не касаться.