В тот же день Фарион дал согласие на брак дочери с лордом Дома Фонтанов, а по весне, когда пролетела зима и деревья легким зеленым маревом окутала молодая листва, состоялась свадьба Эктелиона Фонтанного и Нисимэ.
Стоял теплый день, жених и невеста, одетые в белое, в окружении серебристых цветов, глядя друг другу в глаза, на главной площади Виньямара принесли клятвы. На пальце Нисимэ вспыхнуло ярким золотым бликом кольцо, затем такое же засверкало на руке Эктелиона.
Праздник катился вдоль побережья бурной, неудержимой волной, а молодой муж все глядел жене в глаза и в конце концов прошептал:
— Мелиссэ, жизнь моя…
И, наклонившись, поцеловал свою любимую.
Море дышало, мерно, степенно накатывая на берег. Кричали чайки, веселой ватагой носясь в вышине. Ладья Ариэн все больше склонялась западному горизонту, и небо постепенно темнело. Когда же последние золотисто-багряные блики окончательно погасли, Эктелион взял жену за руку и повел в свои покои.
Праздник продолжался. Над садами, над скалами и морем летела музыка. Шум моря сливался со стонами влюбленных, и к тому моменту, когда серебристые звезды щедрой россыпью украсили небеса, свершившийся в этот день брак того, кто однажды смог отказаться от своих чувств, стал поистине нерушим. И только жаркий шепот его еще долго летел, подхваченный ветром:
— Melmenya… жизнь моя…
Свет сильмариллов озарял сад, смешиваясь с бликами заходящего Анара. Их всполохи отражались в задумчивых глазах мастера, создавшего их много столетий назад.
— Так что ты решил, отец? — ожидавший некоторое время поодаль Куруфин приблизился и встал рядом, невольно любуясь некогда утерянным сиянием Древ.
— Они принадлежат Арде, — начал Феанор.
— Так значит…
Мастер лишь покачал головой.
— Нет, йондо. Это сначала я хотел оставить их здесь, подарить воде и земной тверди, но теперь… теперь считаю иначе, — ответил Фэанаро.
— Конечно, было бы очень жаль расставаться с ними, я тебя понимаю, — задумчиво произнес Искусник.
— Речь не об этом, сын. Не обо мне и даже не о нашей большой семье, — начал он и жестом предложил пройтись. — Посмотри, сколько выкопано молодых деревьев и кустов, собраны семена абсолютно всех растений, что так или иначе дороги или полезны квенди.
— Конечно, Тьелпэ распорядился многое взять с собой, потому как мы не знаем, что ждет нас в новом мире. Конечно, Майтимо был там, но… он принес лишь начальные представления. Мы понимаем, что сможет жить там. Не более.
— Я знаю, йондо, много раз говорил с ним и читал результаты исследований образцов. И знаешь, мне даже не терпится самому увидеть тот мир, вдохнуть его воздух и…
— Запереться на месяц в мастерской! — хохотнул Куруфин.
Феанор рассмеялся и кивнул:
— Но… мы очень крепко привязаны к Арде. Нам будет тяжело. Пусть же сады вокруг новых домов напоминают нам о ней.
— А сильмариллы — о том свете, что был утерян и вновь возрожден? — предположил Куруфин.
— И это тоже. Но прежде — они помогут выжить растениям в новом мире. Знакомые лучи согреют их и придадут сил, — закончил объяснение Феанор.
— Хорошо, я рад, что они останутся с нами, — согласился Искусник и легко прикоснулся к одному из камней. Тот вспыхнул ярко и радостно, озарив не только двоих нолдор, но и деревья, кусты, цветы и тропинки великолепного сада в Химладе.
— Они рады такому решению, — задумчиво произнес Куруфин.
— Я знаю, — согласился с ним Феанор, и они оба направились в сторону замка — предстояло еще многое сделать, а времени оставалось уже мало.
Из колыбели раздалось тихое сосредоточенное сопение.
— Я подойду, — на ходу бросил Курво и, рывком вскочив с кресла, приблизился к кроватке и взял проснувшуюся дочь на руки.
Лехтэ, соскучившаяся по настоящей работе за последние месяцы беременности, пробормотала: «Хорошо», и вернулась к резному дубовому сундуку, на крышку которого как раз наносила рисунок.
В распахнутое окно залетал теплый летний ветер, слышались оживленные голоса, стук молотов по наковальням и пронзительный, въедливый визг пилы. Взошедший на небо Итиль серебрил внутренний двор крепости и окрестные поля. За годы, оставшиеся до Большого Перехода, предстояло сделать очень много работы, поэтому Химлад теперь ни днем, ни ночью не спал. Однако сам Искусник не принимал участия в хлопотах и, прислушиваясь к собственному сердцу, ощущал, что нисколько о том не жалеет.
Вглядевшись с нескрываемой нежностью в ярко-серые, почти серебряные глаза дочери, сиявшие на лице подобно двум капелькам росы Тельпериона, он поднес палец к кулачку малышки, и та охотно его схватила.
— Не придумал еще, как ее назвать? — поинтересовалась Лехтэ, обернувшись на мгновение через плечо, но тут же вновь потянулась за стамеской.
— Нет, — с покаянным вздохом признался тот. — Уж сколько вариантов перебрал, но ей ни одно не подходит. Хочется, чтобы имя пришло само и было не слишком сложным.
Он ухмыльнулся, вспомнив, как жена, не сразу запомнившая имя их сына, долгое время звала его просто «мелким», и поднес малышку к окну. Налетевший ветер охотно растрепал ее темные кудряшки. Эльфиечка заулыбалась, потянулась за скользнувшим по щеке серебристым лучом.
— Но и не простым, — вставила Лехтэ. — Варианты типа «Рене», «Истимэ» или «Калимэ» сами по себе звучат неплохо, но с ней совершенно не сочетаются.
— Согласен, — подтвердил Курво и вновь поглядел на дочь: — Хочешь пить?
Малышка, совсем недавно поужинавшая, от предложенной воды отказалась, поэтому отец вновь поднес ее к окну, приподняв так, чтобы ей был виден кусочек сада и усыпанное звездами небо.
Куруфинвиэль вглядывалась, и на лице у нее ясно читался восторг. В глазах отражались звезды, и Атаринкэ заметил:
— Кажется, словно на саму вечность смотришь.
Он вздрогнул от пронзившей сознание мысли и посмотрел на жену. Та отложила инструмент в сторону и поглядела на мужа.
— Айринэль, — прошептал он, глядя любимой в глаза. — Так ее теперь будут звать.
— «Вечность», «роса» и «звезды»? — расшифровала Лехтэ и одобрительно кивнула. — Что ж, так у нас еще никого не называли. Да и звучит красиво.
— Благодарю, — ответил Курво и вновь не удержался от довольной ухмылки. — Рад, что ты одобряешь.
Он посмотрел за окно, туда, где, укрытые ночными тенями, виднелись поля, и ему вдруг показалось, что он воочию видит, как их с Лехтэ дочь, уже немного подросшая, легко бежит, рассекая грудью травы и обгоняя ветер. Она становится все старше и старше, свет в небе меняется, делаясь сиреневым, и уже совершенно взрослая Айринэль поднимается на скалу, и ее окутывает густое серебряное сияние. Она сама в этот момент становится похожей на звезду, взошедшую на небосвод.
Искусник шумно выдохнул, возвращаясь мыслями в покои, и Лехтэ спросила:
— Ты что-то видел?
— Возможно, — ответил муж.
С минуту он молчал, собираясь с мыслями, а после начал рассказывать. В конце концов, он просто распахнул осанвэ и показал все любимой воочию.
— Кто знает, правда ли это, — тихо проговорила в ответ она, — или просто наши мечты. Но если да, то тем более интересно будет посмотреть, какой она вырастет, наша дочь.
— Ты права, — кивнул Курво. — Мы просто подождем.
Лехтэ встала, убрала инструменты в ящик, и вся семья отправилась гулять в сад. Куруфин шел, любуясь игрой света в листве деревьев, и думал о том, что лучшее, что он создал, это все-таки не защитная установка, не Эльмен Сарриндэ, а дети.
«И это правильно», — подвел итог размышлениям он и, обернувшись к любимой, поцеловал ее.
— Сколько весен прошло с тех пор, как отплыл Арафинвэ?
— Кажется, сорок девять. Но я не уверена. Я теперь ни в чем не уверена, атто, — тихо произнесла телерэ.
Эарвен и Ольвэ стояли у основания длинной песчаной косы и, не отрывая глаз, заворожено наблюдали, как море раз за разом накатывало на берег, оставляя после себя пышные белые шапки. Окутавшее их молчание казалось весомым и каким-то тягучим. Наконец, дочь снова заговорила: