Сначала Даэрону абсолютно все казалось неправильным, чуть ли не искаженным — как можно в праздник не думать о великом Элу и мудрой Мелиан! Он попытался исправить ситуацию, подсказать, как стоит веселиться, однако в его руки тут же вложили горшочек с восхитительно пахнущим тушеным мясом с овощами, и менестрель на время забыл, что еще совсем недавно ему абсолютно ничего не нравилось из происходящего на поляне.
Еще одни стражи сменили других, обрадованно располагаясь рядом со столами. Однако постепенно яства перестали привлекать эльфов, и те порой начинали выразительно поглядывать на менестреля. А Даэрону вдруг стало так легко и светло, что захотелось рассмеяться, обнять весь Белерианд и даже Аман и подарить это чувство всем, каждому, кто живет в этом удивительном мире. Руки невольно потянулись к лютне, и чарующая мелодия полилась над лесом.
Синдар праздновали до рассвета: пели, танцевали, смеялись. Они слушали баллады менестреля, его пронзительные, цепляющие до самых тайных глубин фэа мелодии, исполненные на флейте, и, наконец, разошлись отдыхать, когда лучи Анара позолотили верхушки грабов. И никто не заметил, что сам певец направился к границе, к выходу из Дориата.
Даэрон замер, пытаясь понять себя, свою душу — сделать еще один шаг или же остановиться. Неожиданно для себя он запел, не доставая инструмента, и его голос далеко разнесся по просторам Белерианда. И не знал он тогда, полностью отдавшийся мелодии, что его слова достигли самого Единого, и донес Он его песнь до той, что должна была ее услышать.
Назад ввиду отсутствия попутного ветра шли на веслах. Армидель стояла дни напролет на носу корабля и всматривалась в даль, словно таким образом она могла попасть домой немного раньше. Ее тянуло, звало что-то, подталкивая вперед, в родной Бритомбар.
На закате одного из дней суденышко повернуло, входя в залив, и тогда на горизонте показались белые башни, будто парящие над водами в белесой, полупрозрачной дымке. Это было, разумеется, лишь игрой света, но величественность и красота момента потрясали до глубины фэа. Скоро судно причалило, на берег были брошены сходни, и дева, попрощавшись с командой, легко сбежала на берег.
— Моя госпожа, — шагнул ей навстречу один из верных, помощник отца, — владыка Кирдан просил передать, что ждет вас. У него известия.
— Спасибо вам! — поблагодарила она и поспешила во дворец.
Мелькали улицы, фонтаны, сады, но Армидель не замечала их, так же как не видела приветственных жестов и возгласов прохожих. Она, подобно выпущенной стреле, вбежала в сад и взлетела по ступеням. Холл, гостиная, коридор, поворот. Миновала еще одну лестницу и, преодолев длинную, во все крыло дворца, галерею, подобно урагану ворвалась в кабинет и радостно крикнула:
— Здравствуй, папочка!
Владыка Кирдан улыбнулся и, подойдя ближе, крепко обнял дочь.
— Пришло письмо, — сообщил он, и в углах его глаз показались добродушные, однако все же немного лукавые морщинки. — Два дня назад доставили из Барад Эйтель. Держи.
Он вынул из внутреннего кармана свернутый пергамент, и Армидель, еще раз поблагодарив, взяла его и, расцеловав отца, побежала в сад. Устроившись в своей любимой беседке, она на одно мгновение замерла, пытаясь унять волнение, затем прижала свиток к груди и наконец, поглубже вздохнув, распечатала.
«Здравствуй, Армидель, роса моя звездная, — писал ей Финдекано. — Поверишь или нет, что все мои думы в последнее время лишь о тебе?
Для начала спешу сообщить, что я жив и уже вновь здоров. Если бы не твое предупреждение, возможно, оркам и удалось застать нас врасплох, но мы оказались наготове.
Бой был тяжел. Не стану скрывать — меня ранили. Однако кузен Финдарато вовремя подоспел на помощь, поэтому обошлось малыми потерями.
Как ты? Все ли у тебя хорошо? Сам я пока вместе с отцом в Барад Эйтель, однако скоро переселяюсь в собственные земли, в Дор Ломин. Поближе к тебе.
Пока заканчиваю писать и очень жду от тебя известий. Хлопот навалилось в последнее время много, однако потом, надеюсь, будет немного проще.
До встречи, Росинка, надеюсь, что скорой. Знай, что мысли мои с тобой».
Она перечитала раз, а за ним другой, третий. Тон письма, каждое его слово отдавались внутри громкой радостной музыкой. Армидель вновь прижала к груди послание, а затем свернула его и убрала в карман платья. Пальцы непривычно подрагивали, но дева была почти уверена, что они смогут все же удержать перо, ибо отложить написание ответа было невозможно.
Она поднялась и, посмотрев на небо, туда, где с северной стороны возвышались похожие на горные пики сторожевые башни, еще раз широко и счастливо улыбнулась и, звонко рассмеявшись, побежала в покои.
Утром гонец отправился в путь, унося несколько посланий для короля нолдор Финголфина и его старшего сына, и в их числе было написанное Армидель.
Море все так же набегало на берег, будто ласкало, и пело вечную, тихую, лиричную песню. Лучи Анара отражались в волнах золотыми бликами, обещая нечто светлое и радостное. А дочь владыки Кирдана все шла и шла вдоль кромки прибоя, улыбаясь собственным мыслям.
— Не ворчи и не злись, — Куруфин хлопнул брата по плечу, — а лучше принимай гостей и встречай леди Химлада.
В это время ворота опять отворились, впуская несколько телег, груженых снедью.
— Это откуда? — удивился Искусник.
Подоспевшие верные тем временем забирали коней и отводили в конюшню, где в денниках уставших животных уже ждало ароматное сено и свежая вода.
Фалатрим и нолдор Финдекано сопроводили в гостевые покои, в которых спешно приготовили постели. На кухне тоже царило оживление — следовало сытно и вкусно накормить гостей, а также достойно встретить супругу лорда.
— Это? — зачем-то переспросил Келегорм, хотя иных объектов, чье происхождения было бы для Куруфина непонятным, не наблюдалось.
Искусник кивнул, ожидая ответа.
— Твой… ваш сын постарался, — ответил Турко. — Занимается запасами на зиму. Договорился с авари, организовал охоту.
— Тьелпэ здесь? — не выдержала Лехтэ.
— Увы. Уехал, — последовал ответ. — Но он скоро вернется, не переживай. Думаю, даже сегодня вечером или ночью.
Тэльмиэль кивнула и еле слышно вздохнула. Куруфин взял ее за руку и взглянул в глаза:
— Пойдем. Пока обустроимся, я покажу тебе крепость. Время пролетит — не заметишь, а там и сын вернется.
Он подхватил сумку с вещами жены, и они вместе переступили порог их дома в Белерианде.
Каменная лестница вела все выше, ее перила украшали незамысловатые фигуры, а на площадках Лехтэ не хватало статуй или картин. Однако от этой северной строгости и кажущейся простоты, веяло чем-то несокрушимым и надежным.
— Как красиво! — искренне воскликнула Тэльмиэль, залюбовавшись облицовкой стен.
Они немного прошли по коридору и остановились перед простой дверью. Куруфин поставил сумку на пол, распахнул створки и, подхватив Лехтэ, внес в свою, а теперь уже их, спальню.
— Вот ты и дома, мелиссэ, — сказал он, обнимая жену.
Нестерпимо хотелось не размыкать рук, целовать и ласкать любимую, но стоило хотя бы прикрыть дверь.
Куруфин внес сумку и распахнул шкаф, предлагая разместить немногочисленные вещи супруги.
— Кстати, смотри, что у меня для тебя есть, — он открыл другую створку и указал на платья. — Какое наденешь?
Лехтэ радостно вскрикнула, улыбнулась мужу и тихо произнесла:
— Ты сохранил их, мельдо.
Куруфин кивнул и расстегнул сумку, пока Тэльмэ выбирала наряд. Он бережно достал вещи жены, перенес одежду в шкаф, а ее гребешки, ленты, заколки и прочую мелочь устроил на полочке под зеркалом.
— Твои украшения, где они? — удивился Искусник, не обнаружив шкатулок.
Лехтэ вдохнула и объяснила ему, почему дорогие ее сердцу изделия остались в Амане. Куруфин слушал молча, но то и дело бросал взгляд на кулон, висящий на шее у супруги: